Генерал перевернул страницу. Благо, хоть, читать не запрещали, но принесли ему только Библию, мотивируя свой выбор тем, что никаких других книг на польском языке в тюремной библиотеке нет. Если не считать сочинений Маркса и Энгельса. 'Если пан генерал желает, то ему немедленно их доставят?' Пан генерал не пожелал, предпочитая штудировать уже изрядно подзабытые религиозные предания древности.
Но сегодня не шло и чтение. Завтра первое сентября. Вторая годовщина начала войны. Генерал пытался определиться с тем, что же они всё-таки сделали неправильно. Вернее, с тем, что сделали неправильно в Варшаве? Ибо, у полковника Ровецкого никаких реальных шансов повлиять на политику правительства не было в принципе. Что может сделать командир бригады, пусть и особой - второй Варшавской танковой. Тем более, что реальная сила польских танков оказалась намного меньше того, что ожидало командование в Варшаве. Весь недолгий месяц войны ему пришлось только прорывать окружения и нести потери. И ни одного геройского разгрома противника, которые виделись до войны стратегам из генерального штаба. Обидно, но его вины здесь нет. Он сделал всё, что от него зависело. Просто противник, оказался сильнее, чем они думали.
А союзники так и не решились начать войну. Было много приветственных слов и горячих обещаний, но, к сожалению, не было дела.
В коридоре раздались шаги. Генерал удивлённо посмотрел на часы. Для обхода рановато? Шаги замерли около его двери. Удивление нарастало. До прогулки ещё целых четыре часа, а никуда больше его не выводили. После первого формального допроса, практически повторяющего тот, которому его подвергли в штабе десятой армии красных, никто не пытался выведать у него никаких тайн. Поначалу любые шаги в коридоре заставляли его напрягаться в ожидании, что сейчас его потащат на допрос. Но время шло, проходили дни и недели, а о его существовании забыли. Нет, караульные исправно несли свою службу, оглядывая через окошко внутренности его камеры, строго вовремя приносили еду, строго вовремя выводили на прогулку в каменный мешок прогулочного дворика. Вот только, никто не спешил выведывать у него планы польского командования, никто не требовал предать своих друзей по борьбе, никто не выламывал рук и не бил по зубам, выпытывая неведомые тайны. Складывалось впечатление, что бывший командующий Армии Крайовой большевистскому руководству просто не интересен.
В дверях заскрипел ключ. Генерал приподнялся из-за стола в тревожном ожидании. Медленно отползла в сторону дверь, из коридора раздалось: 'Заключённый Ровецкий на выход'.
Генерал сложил руки за спиной и двинулся к выходу.
Нужный кабинет оказался недалеко. Его завели внутрь, оставили около двери. Генерал присмотрелся к человеку, сидящему у стола. Тот что-то старательно писал, не обращая на заключённого никакого внимания. Генерал внутренне усмехнулся - эту науку им тоже преподавали в своё время. Нужно убедить заключённого, что он никто и ничто, никому не нужен, что тратят на него драгоценное время, заранее сожалея об этом. Генерал приготовился ждать. Но следователь быстро оторвался от своих бумажек, бросил по-польски: 'Проходите, пан генерал, садитесь'.
Генерал Ровецкий присел на табурет, находящийся перед столом следователя, ожидая продолжения беседы, которая началась в столь неожиданном для него ключе. Не 'заключенный', а 'пан генерал'. Наверное, большевикам понадобилось от него что-то особенное, раз они от долгого молчания перешли к столь вежливой манере беседы.
Но энкавэдешник опять замолчал, дописывая свои бумаги. Прошло ещё минут пять, прежде чем он оторвал взгляд от своих записей и посмотрел на заключённого.
- Извините, очень много работы. - Следователь потёр глаза, перевёл их от поверхности стола к пыльному окну, которое не смогли прояснить даже прорывающиеся сквозь плотную пелену облаков солнечные лучи.
Генерал задумался. Что-то очень серьезное произошло в России, если большевики работают в воскресенье. Пусть они и известные безбожники, и обходят божьи храмы стороной, но выходные соблюдают даже они. Задним планом пришла мысль, что говорит с ним энкавэдешник по-польски, причём, совсем без акцента.
- Вы поляк? - Спросил генерал.
- Нет, я литовец. - Отозвался следователь.
- И давно служите большевикам? - Продолжил генерал Ровецкий, чувствуя, как разгорается в груди жар неприязни к этому чекисту.
- Давно! - Тот бросил на генерала насмешливый взгляд. - С двадцатого года. С тех самых пор, как ваши бравые жолнежи вошли в Вильно. И повесили моего отца за то, что он отказался говорить по-польски.
- Я не участвовал в том походе!
- Я знаю. - Устало отозвался следователь и вновь углубился в свои бумаги.
- И чего вы от меня хотите? - Не выдержал пытки ожиданием генерал Ровецкий.
- Я от вас? - Поднял взгляд энкавэдешник. - Ничего!
- А зачем я здесь? - Начал закипать генерал.
- С вами хотел поговорить один ваш бывший товарищ. Он скоро подойдёт. - Бросил ему следователь и опять углубился в свои записи.
Генерал Ровецкий задумался. Никаких знакомых, которые могли служить в НКВД, у него не было. По крайней мере, по его сведениям. Нарастало удивление.
Но опять скрипнула дверь, и в кабинет вошёл ещё один человек. Был этот человек генералу Ровецкому знаком, но что-то мешало окончательно определиться с личностью вошедшего. Всё стало ясно, когда он прошёл к столу в полосу мутного дневного света.
- Анджей, это ты? - Выдохнул генерал. - Но что за странный вид?
Вошедший окинул себя взглядом, поправил китель и конфедератку.
- А что в нём странного, пан генерал?
- Но это не польская форма! - Возмутился генерал Ровецкий.
- Ну, почему же, Стефан. - Отбросил ненужную субординацию посетитель. - Это форма польского корпуса генерала Берлинга, в котором я занимаю должность заместителя начальника контрразведки.
Генерал похолодел. Кажется, это не шутка, как показалось ему вначале. Пригляделся. Основа формы подполковника Витковского несомненно польская. По крайней мере, конфедератка осталась без изменений, да и польский 'Белый орёл' всё также красовался на ней. Сходным был и покрой кителя. А вот погоны очень сильно напоминали те, которые носила, в своё время, царская армия. Основу оставили польскую, но размер и расположение звёздочек поменяли, копируя погоны обер-офицеров российской царской армии. Генерал Ровецкий поморщился.
- А ты, Стефан, предпочитаешь увидеть немецкие знаки различия или австрийские. - Нехорошо усмехнулся Витковский.
- И какое у тебя звание? - Отозвался Ровецкий.
- Полковник Польской Народной армии.
- И чем тебя купили большевики? - Продолжал демонстрировать своё презрение генерал.
- Тем, что не убивали ни моих сыновей, ни мою дочь! - Голос Витковского стал наливаться злостью.
- Разве Стася погибла? - Удивился Ровецкий.
- Да! И убивали её долго и мучительно! - Полковник Витковский снял свою конфедератку и положил на стол следователя. - И убивали её поляки!
Генерал Ровецкий вздрогнул, оценивая всё напряжение этой фразы. Чего там такого произошло, что даже 'стальной Анджей' сломался. Офицер без страха и упрёка, относительно спокойно выдержавший сообщение о гибели троих своих сыновей в битве под Варшавой.
Полковник, тем временем, присел на стол следователя, для чего тому пришлось подвинуть свои бумаги, но видимого неудовольствия энкавэдешник не высказал. Генерал Ровецкий поразился степени влияния своего знакомого на спецслужбы основного противника.
Пусть сам генерал и не определился, как ему относится к Красной Армии, вошедшей на территорию Восточной Польши спустя две с половиной недели после начала войны с Германией.
Но, по крайней мере, лондонское эмигрантское правительство объявило Советский Союз своим
