Писатель в газете

разума. Они могут стать царством дураков, где — и в грозных городах, и в странных селениях — прилежно трудятся безумцы. Одна из этих стран — Англия.

Вот конкретный пример, небольшой случай, показывающий нам, как действует наше общественное сознание, столь робкое по духу, столь дикое по плодам, столь бесплодное на деле. В примере этом нет и проблеска разумности. Беру абзац из газеты:

«Вчера в Эппинге состоялся суд над Томасом Вулборном, рабочим, и его женой. Подсудимые обвинялись в том, что не заботились как должно о своих пяти детях. Семью обследовал д–р Элпин. И дом, и дети оказались грязными. Однако доктор сообщил, что дети выглядят хорошо. Они совершенно здоровы, хотя условия, в которых они живут, могут привести к печальным последствиям в случае болезни. Отец недавно лишился работы. Мать ссылалась на отсутствие водопровода и слабое здоровье. Ей вынесли приговор — полтора месяца заключения. Выслушав его, она закричала: «Спаси нас, господи!»».

Я могу сравнить это только с древним Востоком. Так и приходит на ум двор какого–нибудь владыки, где люди с усохшими лицами, в негнущихся длинных одеждах совершают жестокости в лад ритуальным формулам, значение которых давно забыто. Во всей этой чепухе реально одно — несправедливость. Если мы приложим хоть крупицу разума к эппингскому судилищу, оно просто исчезнет.

Я очень прошу разумных людей объяснить мне, за что осудили женщину. За то, что она бедна? За то, что она больна? Никто не скажет мне, что она виновата еще в чем–нибудь. Доктора послали проверить, нет ли жестокости к детям. Разве она есть? Разве доктор сказал, что она есть? Ни в малой мере. Сказал ли хоть кто–нибудь, что страшный грех, жестокость, имеет отношение к этой семье? Нет, никто не сказал. Худшее, что выжал из себя доктор, сводится к «печальным последствиям в случае болезни». Если он назовет мне условия, которые приведут к радостным последствиям в случае болезни, я внимательней прислушаюсь к его доводам.

Вот что хуже всего в нынешней бюрократии. Те, кто должен лечить сумасшедших, сами сошли с ума. Доктор Элпин безумен в прямом смысле слова; однако он не пациент, а врач. Так и тянет сказать: «Врачу, исцелися сам» [145]. Жестокость к детям ужасна, она вопиет к небу. Но запустить детей, увы, естественно, как вообще естественно не справиться с каким–то делом. Совсем не одно и то же, растягивает вам ноги массажист или палач. Пытка и процедура — разные вещи. Нынешняя проблема не столько в том, что смогут вынести люди, сколько в том, чего они все же не вынесут. Однако я отвлекся… Масло уже кипит, десятый мандарин бесстрастно перечисляет Семнадцать Первоначал и Пятьдесят Три Добродетели Священного Императора.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДУМАЕТ ШИВОРОТ–НАВЫВОРОТ

Человек, который думает шиворот–навыворот, в наши дни приобрел огромное влияние. Если он и не всемогущ, то уж, во всяком случае, вездесущ. Именно он и пишет в наши дни чуть ли не все ученые трактаты и статьи, как естественнонаучного, так и скептического уклона. Ему принадлежат работы о евгенике, о социальной эволюции, о тюремной реформе, гиперкритицизме  [146] и т. д. Но особенное внимание это странное и противоестественное существо уделяет проблемам женской эмансипации и целесообразности брака. Почему? Потому что этим человеком чаще всего оказывается женщина.

Думать шиворот–навыворот — процесс, который очень нелегко охарактеризовать общими словами. Выход в том, чтобы взять какой–нибудь предмет, лучше всего самый простой и знакомый, и на его примере продемонстрировать два способа размышления: правильный, приносящий вполне реальные результаты, и ошибочный, вносящий путаницу в наши нынешние дискуссии, и прежде всего в те, где затрагиваются взаимоотношения полов. Окидывая взглядом свою комнату, я наталкиваюсь на предмет, нередко фигурирующий в наиболее утонченных дискуссиях на эту тему. Этот предмет — кочерга. Возьмем же кочергу и попробуем поразмышлять на ее счет — сначала обычным путем, а затем шиворот–навыворот, — тогда–то и станет ясно, что я имел в виду, упоминая два способа рассуждения.

Ученый муж, вознамерившийся помудрствовать о том, что такое кочерга, начнет примерно в таком духе: среди всех тех живых существ, что копошатся себе на этой планете, самое причудливое именуется человеком. Эта ощипанная, бесхвостая птица, жалкая и потешная одновременно, постоянная мишень для самых разнообразных философических упражнений. Человек — это единственное животное, чья нагота в былые времена являлась предметом его гордости, а теперь вызывает лишь чувство стыда. В себе самом человек не находит ничего, что позволило бы ему удовлетворить самые насущные потребности Он весьма напоминает того рассеянного чудака, который, отправившись купаться, повсюду разбросал свою одежду: шляпу повесил, так сказать, на бобра, пальто на овцу, а сам остался гол. У кролика есть теплая белая шубка, у светлячка — голова–фонарик. Но у человека есть только кожа, которая не греет, а в себе самом он не находит источника света. Потому–то и обречен человек искать свет и тепло вовне, в холодной пустынной вселенной, куда бросила его судьба. Человек — это единственное живое существо, которое утеряло защитный покров — и не только тела, но и души. Жажда света и тепла зажгла в его сумрачном сознании ужасную звезду, имя которой — религия, а в руке его появился алый цветок, удивительно точный символ его поисков, — огонь. Огонь — это, наверное, самое загадочное и самое пугающее из всех явлений материального мира, и подчиняется он лишь человеку, выступая выражением его высоких устремлений. Огонь воплощает собой все то человеческое, что есть в наших очагах, и то божественное, что есть в наших алтарях. Это вообще самое человеческое из всех земных явлений: через пустынные топи и дремучие леса мы бредем к нему, золотисто–пурпурному флагу детей Адама и Евы. Но есть в этом символе жизни и веселья недоброе, пугающее, чреватое бедой начало. Присутствие огня — это жизнь, его прикосновение — это смерть. Потому–то и возникает необходимость в посреднике между нами и этим грозным божеством, необходимость в жреце, который от нашего имени обращался бы к этому богу жизни и смерти. Нужен посланник в страну огня. Таким жрецом и таким посланником оказывается кочерга. Сделанная из материалов куда более прочных и суровых, чем все остальные предметы домашнего обихода, рожденная в пламени, выкованная на наковальне, кочерга отправляется в огонь и — поистине божественный дар — не сгорает. На этой героической службе она получает шрамы и увечья, которые только украшают ее, как солдата, побывавшего в бою.

При том, что во всем вышеизложенном можно отыскать при желании немало туманной мистики, это верный взгляд на то, что такое кочерга, и тот, кто этого взгляда придерживается, не обманывается насчет ее предназначения. Он не станет лупить кочергой жену и детей, не станет замахиваться ею на полицейского (хотя это куда более извинительный поступок), чтобы тот, уворачиваясь, совершил гигантский прыжок, как клоун в пантомиме. Тот из нас, кто сумел вернуться к истокам и взглянул на мир как бы заново, со стороны, всегда будет рассматривать предметы и явления в их истинной перспективе, во взаимосвязи: кочерга для огня, огонь для человека, ну а человек — к вящей славе господней.

Таков обычный, нормальный способ мышления. Что же касается наших нынешних дискуссий по самым разнообразным вопросам, то все они находятся под влиянием совершенно противоположного способа мышления, суть которого сводится к следующему.

В комнату бодро входит современный интеллектуал и видит кочергу. Он позитивист и не собирается тратить время на какие–то отвлеченные теории о том, что такое человек или в чем загадка огня. Он начинает с того, что открыто его взору, то есть с кочерги, и первое, что бросается ему в глаза, — это то, что у нее загнут конец. Он восклицает: «Бедняжка кочерга! Она вся погнута!» Затем он осведомляется, почему же кочерга так погнулась. Ему сообщают, что в мире есть такое явление, как огонь (с которым он, судя по его темпераменту, не удосужился познакомиться). На это он дружелюбно и подробно растолковывает нам, что если мы хотим, чтобы у нас была аккуратная и прямая кочерга, то мы ни в коем случае не должны подвергать ее соприкосновению с огнем — ведь от этого она нагревается и гнется. «Необходимо уничтожить огонь, — говорит он, — и тогда у нас будут превосходные, совершенно прямые кочерги». Ему пытаются объяснить, что создание, именуемое человеком, нуждается в огне, потому что у него нет ни меха, ни оперения. Он некоторое время туманным взором глядит на догорающие угольки, потом отрицательно качает головой: «Я совсем не уверен, что надо так заботиться об этом самом человеке. Ведь он все равно не уцелеет во всеобщей борьбе за существование, ибо столкнется с прекрасно защищенными от холода и