морали «Макбета». Ибо пьеса эта так грандиозна, что содержит в себе гораздо больше, чем кажется на первый взгляд; она, безусловно, переживет наш век, как пережила свой; она оставит позади век двадцатый с той же непринужденностью, с какой оставила позади век семнадцатый. Стало быть, коль скоро мы задаемся вопросом о смысле классического произведения, мы тем самым непременно задаемся вопросом и о смысле нашего времени. Для другого времени великое произведение искусства может иметь совершенно другое значение. Если истории угодно будет отбросить нас вспять, во времена варварства, — погибнет все, прежде чем погибнет великая литература. Высокой и утонченной печалью Вергилия наслаждались в самые безысходные времена средневековья. Новое поколение может упразднить парламент, но не Шекспира. Люди будут наслаждаться величайшими трагедиями Шекспира даже в пору величайших трагедий Европы.
Может статься, Шекспира по достоинству оценят люди, гораздо менее цивилизованные, чем те, для которых он писал. Когда–то Вольтер назвал его великим дикарем [337]. Как знать, не наступит ли такое время, когда этого «дикаря» будут читать настоящие дикари? Историю Макбета может прочесть человек, оказавшийся в ситуации Макбета. В этом случае Гламисский тан, возможно, учтет зловещий урок Кавдорского тана, а Кавдорский тан, возможно, справится с искусом убить короля. Словом, если Макбет прочтет «Макбета», он вынесет из трагедии самую простую, но и самую естественную мораль: не слушай злых духов, не поддавайся тщеславию, не убивай стариков во сне, не казни жен и детей из соображений дипломатии, если же ты не внемлешь этим простым предостережениям, то тебя может постигнуть несчастье. Вот тот урок, который Макбет извлечет из «Макбета»; вот тот урок, который варвары будущего смогут извлечь из трагедий Шекспира, — великому произведению всегда есть что сказать самому неискушенному читателю, в нем всегда содержится простая истина в расчете на простейшее прочтение. Варвары воспримут «Макбета» как серьезное предупреждение не поддаваться ослепляющему тщеславию. Более того, этот важный урок варвары извлекут из «Макбета» скорее, чем кто бы то ни было, ибо кто, как не варвар, способен адекватно воспринять эту пьесу? «Не доверяйся духам, которые льстят тебе. Это злые духи. Добрые духи на лесть не способны».
Итак, уроки классики должны восприниматься не абстрактно, а применительно к конкретным жизненным обстоятельствам, к проблемам сегодняшнего дня. Сама по себе опасность, о которой говорится в «Макбете», сегодня нам не грозит. Старая добрая привычка убивать монархов (привычка, немало способствовавшая процветанию государственности) ныне не практикуется — она, очевидно, давно изжила себя. Мораль пьесы следует искать не здесь. Давайте, прежде чем браться за пьесу, поговорим, хотя бы вкратце, о том, чему она учит нас с вами.
Всякая трагедия основывается на целостности человеческого существования. В основе трагедии всегда человек, живущий цельной и последовательной жизнью. Это червяка можно разрезать на части, и каждая из них будет существовать сама по себе. Червяка, но не человека. Человеческую жизнь нельзя расчленить, ибо мы знаем: человек, даже в самых низменных чувствах и проявлениях, всегда представляет собой физическое и психологическое единство. От него нельзя отсечь прошлое, ибо его личность впитывает в себя последствия всех его поступков, пусть и давно стершихся из памяти; одним словом, что он посеет, то и пожнет.
В этом и заключается смысл всякой трагедии: в цельности человеческой натуры, цельности подвижной и видоизменяющейся, в той совокупности помыслов и действий, которая, собственно, и отличает человека от других, низших живых существ. Цельность человеческой личности составляет основу всякой трагедии, в том числе и «Макбета». С первых же сцен, выписанных с поразительной даже для Шекспира энергией, проводится мысль о том, что человек допускает непоправимую ошибку, если думает, будто один решительный поступок может решить его судьбу. В амбициях Макбета (при том, что это амбиции эгоистичного и замкнутого человека) нет ничего патологического или преступного. Он завоевывает титул Гламисского тана в честном бою; он совершенно заслуженно удостаивается другого титула — титула Кавдорского тана; он идет к власти не тайком, не злоумышленно, но открыто и честно. Но вот его охватывает еще один честолюбивый замысел, и тут он вдруг понимает, что от короны шотландского короля его отделяет лишь тело спящего Дункана. Переступи Макбет через труп Дункана — и впредь он будет бесконечно добр, счастлив и благоразумен.
Это и есть самый главный и поучительный урок «Макбета»: нельзя святостью оправдать святотатство, нельзя ради благородной цели совершить преступный поступок. Безумная решимость Макбета не избавляет его от внутренней нерешительности. Более того, его нерешительность после принятого решения только усиливается. Преступление не помогает ему справиться с задачей. Можно сказать даже, что преступление не избавляет его и от искушения. Примите неблаговидное решение — и вам станет только хуже; совершите беззаконный поступок — и вы окажетесь в атмосфере еще более затхлой, еще более удушливой, чем атмосфера слепого законопослушания. Не правы те, кто полагает, что человек, идя на преступление, совершает акт свободы. Преступник не вырывается из цепей, напротив, он сам заковывает себя в них. Он выламывает дверь своей темницы лишь затем, чтобы очутиться в темнице еще более тесной, еще более мрачной. Чем он кончит, ясно из финала «Макбета». Стало быть, для нас, современных читателей, философия пьесы в следующем: наша жизнь — одно целое, и преступления, довлея над нами, разрушают ее целостность. Всякий раз, когда мы нарушаем закон, мы ущемляем собственную личность. В соответствии с некими таинственными законами человеческой психики замок, который мы выстроили на зле, оборачивается нашей тюрьмой. В конце пьесы Макбет оказывается не просто диким зверем — это дикий зверь, посаженный в клетку.
Второй, не менее важный урок «Макбета» заключается в том, что в этой трагедии показано мистическое воздействие порока на человеческую личность. Не будь Макбет мистиком, он не поддался бы на мистические наущения потусторонних сил. В этой связи следует заметить, что личность Макбета неоднократно становилась предметом столь же оживленных, сколь и беспредметных дискуссий. Иные силились представить его могучим и бесстрастным воином на том основании, что он отважно сражался. Другие изображали его мягкотелым и пустопорожним декадентом потому, что он произносит многословные и витиеватые монологи. Однако во имя здравого смысла не будем забывать, что Шекспир жил задолго до того времени, когда незадачливые поэты ради пущей поэтичности становились декадентами, а незадачливые вояки ради пущей воинственности старались казаться немногословными. Сидни, Рэли и Эссекс сражались ничуть не хуже Макбета, будучи при этом ничуть не менее красноречивыми. Так почему же Шекспиру было не изобразить великого воина, говорящего стихами, если половина великих воинов того времени действительно писала замечательные стихи?
Таким образом, легенда, созданная некоторыми критиками, будто Макбет был импульсивным и себялюбивым трусом, потому что любил слушать самого себя, должна быть отвергнута, поскольку является проявлением человеческих недугов, свойственных более позднему времени. Шекспир задумал Макбета блестящим оратором, а потому Макбет произносит блестящие монологи; Шекспир задумал Макбета доблестным воином, а потому Макбет не только отважен, выигрывая сражения, но и — что гораздо важнее — стойко переносит поражения: окруженный врагами на земле и на небе, шекспировский Макбет умирает смертью героя. Ко всему прочему Макбет задуман Шекспиром и как оратор, и как поэт — именно на такого Макбета и рассчитано воздействие сверхъестественного зла. Если существует в мире влияние сверхъестественных сил, то нигде оно не передано так глубоко, как в этой трагедии. Сверхъестественные силы взывают лишь к тем, кто им доступен, близок, — на то они и сверхъестественные силы. Стоит нам поверить в кошмарный сон, и все силы вселенной обратятся против нас. Два первых предсказания ведьм сбылись — почему бы не сбыться и третьему?
Сверхъестественное зло, как и всякое зло, взывает (по своей рабской сущности почитая всех людей рабами) к неизбежности. Ведьмы представляют Макбету его успех так, будто это не просто счастливая случайность, нечаянное совпадение, но указание свыше. (Не так ли ведут себя империалисты, стремящиеся ублажить англичан, даруя им золото и империю как нечто заранее предопределенное?) Когда дьявол и ведьмы — его слуги — хотят, чтобы слабый человек потянулся к короне, ему не принадлежащей, они не станут спрашивать его: «Хочешь быть королем?» Они без всяких обиняков скажут: «Будь здрав, Макбет, будь здрав, король в грядущем!» В этом смысле Макбет был и впрямь слабым человеком: прельстившись посулами ведьм, он тем самым снял с себя ответственность за свои поступки.
Итак, Шекспир вовсе не хочет сказать, что чувствительность и пышная риторика Макбета — признак его мягкотелости. Он хочет сказать лишь, что даже могучему человеку может быть свойственна некоторая
