— Мастерство не пропьёшь, — Ольга бросила разряженные «Страйки» на пол. — Но пороховые пистолеты мне нравятся больше.
— Каждому своё, — Павел запер изнутри дверцу в боковой коридор, а затем подошел к бронедвери в последнюю комнату анфилады, в «зону А». — Апостол там наверняка. Но как туда проникнуть? У меня ни «фрича», ни плазмы не осталось. А «Шторм» эту броню не возьмёт. Даже «Мегера» не возьмёт. Сволочь!
Сухов в сердцах пнул дверь. Та даже не загудела.
— А ты ожидал, что главная дверь будет из картона? — Ольга тоже осмотрела отсечку. — Да-а, эту даже бронебойным не возьмёшь. Какой дрему-учий слу-учай!
Последнюю фразу она пропела, причём нарочито фальшиво. Кажется, в теплое гнёздышко между извилинами дамочки вернулись улетавшие на зимовку гуси. Глаза Ольги не просто загорелись, а вспыхнули адским огнём, между языками которого плясали джигу безумные чёртики. Сухов не мог и предположить, что сейчас творится в голове у взбалмошной спутницы, но зато он точно знал, что бессилен каким-либо способом пресечь это безобразие. Ну, и что ему оставалось с ней делать, пристрелить?
Ольга вдруг изобразила мультяшного героя, который собирается рвануть куда-то с высокого старта. Руки отвела в одну сторону, а телом подалась в другую, затем издала странный звук, что-то вроде «Фьють!», и бросилась к столам и стеллажам с химическими колбами, ретортами и прочей стеклянной дребеденью.
Сухов только и сумел, что открыть рот. Сказать он ничего не сумел. Но не потому, что он совершенно обалдел от выходки спутницы, а потому, что чувствовал — в этом безумном движении есть какой-то смысл. Вернее он подсознательно верил, что, несмотря на безумное, казалось бы, поведение, Ольга делает то, что нужно.
Стопроцентная пациентка Кащенко порхала между лабораторными столами с грацией бабочки. Она неуловимо быстро переставляла какие-то колбы, смешивала их содержимое, добавляла какие-то порошки, оценивала полученные жидкости на просвет и при всём при этом напевала. Поначалу Сухов не разбирал ни слов, ни мотива, но по мере того, как Ольга приближалась к цели, голос её креп, мелодия становилась стройной, а слова внятными. Более того, Сухов (между прочим, окончивший музыкальную школу по классу гитары) узнал мотивчик. Дворовый, но вполне приятный. А вот слова звучали незнакомо, судя по смыслу, из репертуара студентов какого-нибудь педагогического университета.
«Надоело, ё-моё, отмените букву «ё»!
Будет клево, будет елка, ежик, клен и чертик с челкой.
Ведь ничтожная проблема эта умершая тема!
Сэкономим столько краски, рубаните без опаски!
Отпилите! Чтоб у слов мерзких не было рогов…
Отменили букву «ё», глядь, а так ещё хуё…»
Концовка слегка покоробила, но в целом песенка показалась Сухову правильной. Павел даже прокрутил в памяти одну из строк. «Будет клево, будет елка, ежик, клен и чертик с челкой…» А ведь верно. Ну что без этой буквы будет делать, допустим, лейтенант Кабанов, у которого что ни фраза, то «ё-моё», «ёшкин кот» или «ёпрст». Будет говорить «йо-мойо»? Нет, теоретически, он может и вовсе не употреблять такие словечки. Кто бы спорил! Но тогда, извините, это будет уже не Витька Кабанов, а его грустный и серый тёзка. Пардон, тезка.
Пока Сухов (ежесекундно оглядываясь то на ворота, то на двери) размышлял над ошибками реформирования родного языка (букву «ё» в 1797 году ввел Н. М. Карамзин, а в прошлом веке отменил какой-то придурок), Ольга смешала какой-то серо-буро-малиновый коктейль и торжественно подняла литровую колбу на уровень глаз. Оценив на просвет результат своих трудов, она не слишком музыкально пропела «Гото-о-во!» и наконец вновь обратила внимание на Сухова. В глазах у Ольги уже почти погасли безумные огоньки, но из благостного состояния она пока не вышла. По лицу дамочки Сухов безошибочно определил, что она получила от процесса смешивания неведомых реактивов удовольствие, пограничное с наслаждением, а быть может, и с оргазмом.
— Что готово? — уточнил Сухов. — Что это за бурда?
— Не смей! — вдруг высоко и громко крикнула, почти взвизгнула Ольга. — Не смей так говорить!
— Ты… это… — Сухов окончательно опешил. — Не переживай так. Я не хотел тебя обидеть. Что за… смесь?
— Извини, — Ольга сама поняла, что её занесло. — Это «горилка».
— Да? — Сухов с сомнением взглянул на непривлекательную бурую жидкость в колбе. — Обычно она как-то… прозрачнее.
— Я в шутку её так назвала, — Ольга усмехнулась (слава богу, уже почти как здоровый человек). — Ты извини ещё раз, Паша. Это моя страсть. Когда дорываюсь до реактивов, плохо себя контролирую.
— Ты химиком была?
— Я… нет… но можно сказать и так. Узкий специалист. По процессу окисления.
— Понятно. — Павел понял мало, но сейчас это не имело значения. — И что будем делать с твоей… «горилкой»?
— А вот что, — Ольга аккуратно заткнула колбу пробкой и… швырнула сосуд прямиком в бронированную дверь.
Стеклянная ёмкость, естественно, разбилась, и всё бурое содержимое растеклось по бронированной поверхности двери огромным тёмным пятном.
— Дьявол! — Сухов помотал головой.
— Не забрызгало? — с нотками участия в голосе спросила Ольга.
— Ты… издеваешься?
— Я серьёзно, — ответила спутница. — Если брызнуло на костюм или куда-то ещё, снимай всё немедленно!
— Вроде нет, сухой, а в чём дело?
— Сам посмотри, — Ольга указала на дверь.
Сухов поднял взгляд и… у него отвисла челюсть. На глазах у лейтенанта десятисантиметровая в толщину бронедверь с шипением превращалась в вологодские кружева. С каждой секундой броня становилась всё тоньше и в конце концов истончилась почти до полной прозрачности. Сквозь «ажурную броню» Сухов даже увидел бойцов «СД» по ту сторону. Некоторые из них пока не поняли, что и где шипит, они в недоумении вертели головами, а некоторые уловили, откуда идёт звук, но не могли поверить глазам и тупо пялились на тающую переборку. Наконец кто-то из охранников Апостола сообразил, что дело плохо, схватился за импульсник и только в этот момент Сухов дотумкал, что упускает инициативу.
Павел вскинул трофейную «Мегеру» и нажал на спуск. Выстрел из импульсной «картечницы» унес к дальней стене «зоны А» и остатки двери, и останки большинства охранников. А бойцы, которые не попали в зону поражения «Мегеры», очутились в зоне поражения брызнувших внутрь помещения капель жуткой «горилки». Что хуже — ещё вопрос. Трое из четверых охранников покрылись десятками крупных «оспин» и рухнули замертво, а последний «отделался» химическим поражением левой части тела. Такого жуткого воя Сухов не слышал никогда.
— Чё-ёрный ворон! — перекрывая вопль раненого, пропела Ольга. — Пристрели его, Сухов! Что, у тебя души нет? Мучается человек! Или ты ждешь, когда его насквозь прожжёт?
Павел послушно бросил разряженную «Мегеру», перехватил «Шторм» и одиночным в голову прекратил мучения обожжённого адской смесью человека.
— Ну, ты даёшь, — негромко проронил Сухов, осторожно заглядывая в просвет двери.
— Иди, не бойся, всё высохло, «горилка» больше не действует, — подбодрила его Ольга. — А я не даю, я просто знаю и люблю это дело.
— Процесс окисления? — Сухов искоса взглянул на Ольгу.
— Особенно бурного! — Ольга на пальцах изобразила нечто похожее на костёр.
— Точно, чокнутая, — Сухов вздохнул. — Но теперь я хотя бы знаю твой главный пунктик. Это утешает.
— Ой, Сухов, ты надоел! Ты кто, психиатр? Что ты мне всё диагнозы ставишь?!
— Я не психиатр, но ты конченая психопатка и пироманка, это ясно и без консультации у
