Discourses, III. 10. Здесь Эпиктет говорит о том, как мы должны сносить болезни.
Единственный вопрос, по поводу которого стоики сомневались, был таким: до того времени будут сохранять свою индивидуальность все души или же, как утверждал Хрисипп, только души мудрецов.
Disc. IV. 7: «По причине безумия (??? ??????) человек может быть предрасположен к подобному, а также по привычке (??? ?????), как галилеяне». Под галилеянами он, без сомнения, подразумевает христиан, и тон упоминания — весьма презрительный, как и тон упоминания Марка Аврелия о мучениках, с той разницей, что император объясняет упрямством то, что Эпиктет определяет как «привычку». Швейгхаузер (II. 913 sq.) высказывает предположение, что прочтение ??? ????? неверно и что Арриан написал ??? ????????, ?? ?? ???., то есть Эпиктет приписывал христианам ярость и отчаяние, или dementia {безумие}. Грекам Евангелие казалось безумием, 1 Кор. 1:22.
По менее правдоподобным версиям, он покончил с собой или был отравлен по приказу его сына Коммода. См. Renan, р. 485.
«Quid те fletis, et non magis de pestilentia et communi morte cogitatis?» Capitolinus, M. Aurelius.
Ренан (Marc–Aurele, p. 488) делает это без ограничений: «Avec lui, la philosophie a regne. Un moment, grace a lui, le monde a ete gouverne par l'homme le meilleur et le plus grand de son siecle» {Вместе с ним правила философия. В течение какого–то времени благодаря ему мир был управляем лучшим и величайшим человеком той эпохи}. Но в другом месте Ренан ставит Антонина Пия выше Аврелия. «Из них двоих, — говорит он (Conference d'Angleterre, tr. Clara Erskine Clement, p. 140 sq.), — я считаю Антонина более великим. Его благочестие не привело его к ошибкам: его не терзали внутренние сомнения, которые неустанно волновали сердце его приемного сына. Эта странная болезнь, неустанное изучение себя, этот демон скрупулезности, эта жажда совершенства, — признаки менее сильной и выдающейся натуры. Так как лучшие мысли — те, которые не записаны, Антонин и в этом отношении превосходит Марка Аврелия. Но позвольте нам добавить, что мы ничего не знали бы об Антонине, если бы Марк Аврелий не оставил нам выдающегося портрета своего приемного отца, описывая который он отнесся к себе со смирением, изобразив человека лучшего, чем он сам».
