событии, стремление и т. п., — то есть различные формы, в каких проявляет себя психическое. Все предметы, наши собственные волевые акты, мое «Я» и внешний мир даны нам прежде всего как переживание, как 'факт сознания ' (принцип феноменальности).
Форму, в которой нечто может быть данным в сознании, Дильтей называет «осознаванием» (innerwerden), иногда — 'переживанием'» (Михайлов, Дильтей // НСЭ, т. 1, с. 664–665).
Надо отдать должное Михайлову — для словарной статьи это хороший рассказ, но понять из него, что же такое сознание у Дильтея, мне трудно. Поэтому я воспользуюсь рассказом еще одного нашего философа, посвятившего Дильтею целое исследование. Это исследование, сделанное Н. Плотниковым, предпослано русскому изданию «Введения в науки о духе», а значит, позволяет сверить мысли авторов со словами самого Дильтея.
В сущности, философия Дильтея уже в силу одного только того, что направлена на познание духа психологически, является самопознанием. Но самопознание возможно разным способами, единственное, что присутствует во всех, — это «заглядывание в себя». То, как исследователи вглядываются в самих себя, и определяет отличия школ. Дильтей тоже охотится за «внутренним опытом», но отрицая способы, предложенные эмпирической, то есть построенной на опыте, психологией, начиная с Локка. Вот как об этом рассказывает Плотников:
«Локк понимает под внутренним опытом совокупность техник самонаблюдения ('reflection'), с помощью которых мы из данных внутреннего восприятия получаем знание о собственной душе. Причем, внутренний опыт обладает здесь более несомненной достоверностью, чем внешний, поскольку о предметах внешнего мира мы имеем лишь опосредованные чувствами знания, о самих себе — непосредственное.
Кант, правда, оспорил в своем 'Опровержении идеализма' преимущество внутреннего опыта, доказывая, что 'наш внутренний <…>опыт возможен только при допущении внешнего опыта', ибо сознание самого себя предполагает отличение себя от вещей внешнего мира, воздействующих на чувственность. <…>
Понятие внутреннего опыта Дильтея по существу противоположно такой псевдоэкспериментальной технике 'заглядывания вовнутрь'. Никакого прямого доступа к внутреннему миру субъекта не существует. Да и само представление о некой 'внутренней сфере' души — не более чем иллюзия» (Плотников, с. 104).
Этого я, честно признаюсь, не понимаю.
К сожалению, далее Плотников говорит так сложно, что я не понимаю и последующего. Ну, например: «То, что Дильтей называет 'внутренним опытом', представляет по своей структуре опыт персональной идентичности субъекта в его отношении к миру» (Там же, с. 105).
Я думаю, что Дильтей, как и Кавелин до него, просто считал, что дух надо изучать не только самонаблюдением, но и по плодам его деятельности, воплощающимся в вещах, культуре и истории. Что, конечно же, не отменяет «заглядывание в себя». Но это думаю я.
Дильтей, как считает Плотников, «еще не преодолел рамок философии сознания» (Плотников, с. 107). Той самой философии, о которой я и рассказываю, начиная с Декарта, как о Метафизике. Но какое-то отличие у него уже появляется, и движется он в сторону герменевтического толкования, вскрытия того, что скрывается за способам объяснения и изложения. Плотников рассказывает:
«Такую трансформацию можно наглядно продемонстрировать на примере центрального понятия когнитивной философии — понятия сознания.
Сначала Дильтей утверждает невозможность определения сознания в силу замкнутости подобного определения на само определяемое: всякий акт определения будет всегда актом сознания, в котором определяемое оказывается уже задействованным. Поэтому 'выражение сознание (conscientia) не может быть определено, а лишь показано в качестве далее неразложимого результата'.
Однако в ходе дальнейшего разбора Дильтей ослабляет такое эмфатическое (гр. emphasis — выразительный, подчеркнутый — АШ) понятие сознания, истолковывая его как некоторую абстракцию, выражающую 'то общее, чьим следствием является 'наличие-для-меня.' определенных содержаний'.
Сознание в таком смысле, отличном от полноты 'психической жизни', представляется обобщающей схемой отдельных отношений или способов, какими наличествуют для меня определенные 'содержания сознания'. <…>
Всякое представление о сознании как некой «сфере», в которой разыгрывается процесс познания, критикуется Дильтеем как опредмечивающая «субстантивация» понятий, характеризующих лишь присутствующий в акте способ «на-личия-для-меня». 'Из этой субстантивирующей формы понятий возникает заблуждение, рассматривающее сознание как некое пространство, в которое вступают восприятия и представления и которое они затем покидают, или как некую их сохраняющую силу, свет которой освещает лишь определенный круг восприятий и представлений'.
Равньш образом как заблуждение следует отклонить интерпретацию сознания, видящую в нем лишь эпифеномен (побочное явление — АШ) определенных функций мозга (XIX, 19) и на этой основе рассматривающую ощущение и восприятие как некие самостоятельные «реальные» процессы, приводимые в действие биологическими и нейрофизиологическими механизмами. <…> К тому же такая натуралистическая интерпретация сознания попадает в порочный круг: ведь если чувственное восприятие и так далее— это реальные процессы, то они должны быть в свою очередь восприняты, то есть должны перейти из модуса (латинское — мера, образ, способ — АШ) реальности в модус осознанности. Тем самым констатация эпифеноменальности сознания, то есть зависимости сознания от нейрофизиологических механизмов, оказывается сознательным действием прежде всякого полагания реального предмета, или, вернее: сознание является условием полагания реальности» (Там же, с. 107–109).
Итак, если я правильно понимаю Плотникова, а он для моего понимания не прост, Дильтей сначала определяет, чем не является сознание. И оно для него не является:
1) пространством, в которое входят и выходят восприятия и представления;
2) сохраняющей восприятия и представления силой, которая подобно свету осознавания, освещает определенный круг восприятий и представлений;
3) итогом деятельности или побочным продуктом нервной системы.
А чем же оно в таком случае является, возникает вопрос? Но тут Плотников опять становится сложным. Он не говорит, как Дильтей определяет сознание. Он говорит: «Исходный пункт экспликации понятий сознания и реальности Дильтей вслед за традицией философии сознания обозначает как 'принцип феноменальности': 'Действительность (то есть все факты внешнего, вещи, равно как и люди) пребывают при условии сознания' или 'все, что налично для меня, пребывает при всеобщем условии, что это — факт моего сознания'» (Там же, с. 109).
Вообще-то, экспликация — это истолкование или объяснение. Но ожидалось определение. И в том, что его нам не дают, а подсовывают нечто гораздо более сложное, скрывается очень важная черта философии Дильтея — он как бы не знает ответов, он ищет. Соответственно, ищет и Плотников, но его поиск так сложен, что чем дальше, тем труднее мне его понимать. Честно признаюсь: он гораздо сложнее Дильтея, но он выбрал из разбросанных мыслей Дильтея некий цельный образ, на что у меня не хватило сил. Поэтому я распрощаюсь с ним вот на таком наблюдении:
«В «осознавании» найден, по убеждению Дильтея, исходный пункт — 'Архимедова точка опоры' для анализа сознания и реальности, в которой обретается непосредственная достоверность исследуемого феномена.
'Словом осознавание я обозначаю факт, являемый моему самонаблюдению снова и снова: бывает такое сознание, какое не противопоставляет (представляет) субъекту некое содержание, но в каком содержание пребывает вне всякого различия. В нем совершенно не раздвоены то, что образует содержание, и акт, в котором это совершается. Осознающее не отделено от того, что составляет содержание этого осознавания.
