То, что образует содержание сознания, не отличено от самого сознания'» (Там же, с. 116–117).
Откуда Плотников брал эти выдержки, я так и не нашел. Но это и не важно. Важнее то, что в этом последнем высказывании Дильтея дано определение сознания. При определенных условиях, а именно, осознавании, сознание не отличимо от своего содержания. И значит, в каком-то смысле и есть то содержание, которое мы наблюдаем. Я понимаю, почему все так сложно у Плотникова… пожалуй, проще это и невозможно. Тем не менее, я вполне осознанно не просто пересказывал Дильтея, а показывал, как его понимают профессиональные философы. И насколько им сложно перейти от такого понимания сознания хоть к какой-то работе над собой или упражнениям.
Что же касается сознания у Дильтея, то давайте посмотрим боле позднюю работу — его «Описательную (дескриптивную) психологию». Правда, обоснование этой науки, как основного инструмента исследования духа, а значит, и сознания, сделано еще во «Введении в науки о духе»:
«Подведем итог всему нашему рассуждению. Простейший диагноз, какой можно получить при анализе социально-исторической действительности, предлагается психологией; она поэтому первая и элементарнейшая среди всех частных наук о духе; тем самым ее истины образуют основу для последующего строительства.
Однако истины психологии содержат лишь отдельный фрагмент этой действительности и потому имеют своей предпосылкой связь с целым. Соответственно отношение психологической науки к другим наукам о духе и к самой расчленяемой этими науками действительности тоже может быть прояснено лишь в ходе теоретико-познавательного обоснования. А для самой психологии из ее положения в системе наук о духе вытекает, что в качестве дескриптивной науки <…> она должна отличаться от объяснительной науки» (Дильтей, Введение в науки о духе, с. 309–310).
Итак, задача психологии — описание явлений и никаких домыслов, предположений или гипотез.
Собственно сознанию посвящена седьмая глава — «Структура душевной жизни». Звучит диковато, но само по себе начало лет на 15 предвосхищает то, как Гуссерль описывает исходную точку феноменологического описания:
«'Я' находит себя в смене состояний, единство которых познается через сознание тождества личности; вместе с тем оно находит себя обусловленным внешним миром и в свою очередь воздействующим на него; этот внешний мир, как ему известно, охватывается его сознанием и определяется актами его чувственного восприятия.
Из того же, что жизненная единица (то есть «Я» — AIIU обусловлена средою, в которой она живет и, со своей стороны, на нее влияет, возникает расчленение ее внутренних состояний. Расчленение это я обозначаю названием структуры душевной жизни. Благодаря тому, что описательная психология постигает эту структуру, ей открывается связь, объединяющая психические ряды в одно целое. Это целое есть жизнь» (Дильтей, Описательная психология, с. 101).
Как видите, уже здесь присутствует двойное понятие сознания: сознания как осознавания (сознание тождества личности); и сознания, «охватывающего внешний мир». То есть сознания, как той среды, в которой внешний мир отражается, впечатывается чувственными восприятиями. Получается, что Дильтей использует «ученое» слово «структура» для того, чтобы показать, что это явление, при его описании, оказывается чем-то цельным, но состоящим из частей, но эти части неотделимы, во-первых, потому что это целое — не вещь, а жизнь, а во-вторых, потому что и эти части — не вещи. А что?
Он ищет имя и не находит, противоречиво называя их одновременно состояниями и процессами. Но ясно, что для него в сознании все течет:
«Всякое психическое состояние во мне возникло к данному времени и в данное время вновь исчезнет. У него есть определенное течение: начало, середина и конец. Оно — процесс. В смене этих процессов пребывает лишь то, что составляет форму самой нашей сознательной жизни взаимосоотносительное отношение между «я» и предметным миром» (Там же, с. 101).
Это «взаимосоотносительное отношение», по существу, та же самая интенция Брентано. Но вот описание процессов—состояний, мне кажется, исключительное достижение Дильтея. Представьте себе плод или лучше гриб или цветок. Вот он растет, вызревает и опадает на наших глазах. У него как бы есть начало, середина и конец. Но гриб — это не процесс, это не движение или развитие, хотя он в движении. Вот так и состояния сознания — они тоже не процессы, хотя в сознании есть и то, что движется. Но состояния, например, переживания чего-то определенного, как кинофильм, имеют внутри себя движение, но сами нечто вполне самостоятельное. Как шланг, из которого ты поливаешь цветы. В шланге самом по себе нет ничего интересного, кроме потока струящейся сквозь него воды. И до тех пор, пока психолог захвачен целью, он видит лишь ведущие к ней действия или процессы, не замечая той оболочки, которая делает их возможными.
Дильтей приводит к этой мысли:
«Тождество, в котором процессы связаны во мне, само не процесс, оно не переходяще, а пребывающе, как сама моя жизнь, оно связано со всеми процессами.
Точно так же этот единый существующий для всех предметный мир, который был до меня и будет после меня, находится передо мною, как ограничение, коррелят, противоположность этому «Я» со всяким его сознательным состоянием. Таким образом, сознание этого мира — не процессы и не агрегат процессов.
Но все остальное во мне, кроме этого коррелятного отношения мира и «я», есть процесс» (Там же, с. 101–102).
Корреляция — это взаимозависимость. Сознание и есть тот посредник, через который «Я» связано с миром. Точнее, им оказывается та часть сознания, которая называется образом мира. Это отчетливо звучит в словах: этот мир находится передо мною как коррелят, противоположность этому «Я». Передо мной находится не мир, а его образ, который есть важнейшая часть меня, но не я. Все остальное — процессы.
«Процессы эти следуют один за другим, но не как повозки одна позади и отдельно от другой, не как ряды солдат в движущемся полку, с промежутками между ними: тогда мое сознание было бы прерывным, ибо сознание без процесса, в котором оно состоит, есть нелепость.
Наоборот, в моей бодрствующей жизни я нахожу непрерывность. Процессы в ней так сплетаются один с другим, и один за другим, что в моем сознании постоянно что-то присутствует. Для бодро шагающего путника все предметы, только что находившиеся впереди него или рядом с ним, исчезают позади него, а на смену им появляются другие, между тем как непрерывность пейзажа не нарушается» (Там же, с. 102).
Этот простенький образ, возможно, является одним из величайших достижений всей современной психологии. И так же возможно, что сам Дильтей не сумел его оценить. Это было слишком просто: заглянуть в себя и описать, что ты видишь. В этом не было великого усилия, как в создании наукоучения, например.
Да и вы, я думаю, ощущаете, читая эти его строки, что так может сказать каждый. Потому что это естественно. Величие же рождается, когда вы делаете нечто противоестественное, оно пищит и сопротивляется, а вы его все равно запихиваете в надуманную вами форму.
Но если бы Дильтей пригляделся к тому, что сам сказал, то поразился бы, прочитав, что сам свои «процессы» называет предметами, мимо которых он проходит в движении той самой точки, которая является источником осознавания и называется «Я». Явления сознания— это процесс и вещь, как фильм, записанный на пленке, — вот что, в сущности, он сказал здесь.
Но не менее важно и то, как он описывает следование этих процессов-предметов одного за другим — без разрыва, но в постоянной смене. По сути, хотя это и не очень удачное описание, оно все же ставит вопрос или задачу: описать подробно и точно, а как же явления сознания меняют друг друга? И если это описание будет сделано точно, то можно задаться вопросом: а что управляет сменой этих явлений? Как устроено сознание с этой точки зрения?
