Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

мировоззрение и образ себя.

И этому Я совершенно все равно, сквозь какой образ себя, сквозь какое сознание проливаться светом в этот мир. Все его поведение — лишь тени, отбрасываемые образами его сознания на стены этого мира. Тени модисток, архиепископов, философов. Они настолько несущественны, что Я совсем не ценит их и меняет без тени воспоминания, и лишь они сами бьются за продление своего существования, присваивая себе присущую Я охоту жить.

Сознание, пока оно не чисто, это всего лишь то, в чем мы живем, но очиститься от него — не значит умереть. Очиститься — это просто жить иначе.

Глава 5. О природе человеческого сознания. Князь Трубецкой

Я рассказал о «Теоретической философии» Владимира Соловьева раньше, потому что и сам Соловьев старше, и все философы, о ком я буду рассказывать дальше, так или иначе прислушивались к его мнениям. Однако, первая работа, прямо посвященная сознанию, была написана князем Трубецким еще в 1890 году и называлась «О природе человеческого сознания». Князь очень ценил ее.

Не обольщайтесь. Если в ней и идет разговор о природе сознания, то весьма условный, а точнее частный. Иначе говоря, Трубецкой говорит вовсе не о сознании, как таковом, а об одном из его свойств или проявлений, которое называет соборностью.

Князь Сергей Николаевич Трубецкой (1862–1905) испытал множество философских увлечений, но одно из них осталось с ним навсегда. В 18 лет он открывает для себя Хомякова, а потом остальных славянофилов и зачитывается ими. Впоследствии, как считается, собственно славянофильство он отбрасывает, но сохраняет их философию, в частности, как раз понятие о соборности народного или человеческого духа. Очень проницательный философ П. Гайденко так пишет об этом увлечении Трубецкого:

«…в юности С. Н. Трубецкой испытал влияние славянофилов. От многого в их учении он впоследствии отказался: он не разделял их воззрений на национальный вопрос, их политического учения о природе государства, их философско-исторических построений. Однако, подобно А. С. Хомякову и Н. В. Киреевскому, С. Н. Трубецкой придавал большое значение вере, считая ее одним из главных определений человеческого духа, и при этом не только не противопоставлял веру разуму, но, напротив, искал их гармонии и единства.

Здесь он был близок к воззрениям В. С. Соловьева, убежденного в том, что развитие народов ведет в конечном счете к обретению всечеловеческого единства, в котором разум и вера взаимно поддерживают друг друга» (Гайденко. «Конкретный идеализм» С. Н. Трубецкого, с. 12–13).

Думаю, что за всем этим прозрачно читается и еще одна вещь, взятая у славянофилов и Соловьева, — вопрос: зачем это всеединство? Зачем развивать народы? И ответ, безусловно, содержится еще у славянофилов: чтобы они жили лучше. Иными словами, кроме всего прочего, Трубецкой воспринял тогда в юности и тайную мечту стать спасителем народа или хотя бы послужить делу улучшения его жизни путем просвещения.

Во всяком случае, его никак нельзя считать чистым философом. Если Соловьев всегда примешивал к философии мистику и поэзию, то Трубецкой — общественную деятельность. Подобно Платону, он хотел создать идеальное государство хотя бы в отдельно взятом университете. Он постоянно участвует в общественной жизни, создает какие-то студенческие общества, начиная с историко-филологического. Становится одним из духовных вождей земства, бьющегося за создание и укрепление местного самоуправления, то есть за независимость тех, кто обрабатывает землю, от центральной власти.

В 1901 году в России начались студенческие волнения, которые предшествовали революции 1905 года. И Трубецкой тут как тут, точно почувствовав, что Университет становится местом силы, он бросает земскую работу и «становится убежденньш защитником университетской автономии» (Там же, с. 7).

Сейчас бы сказали, что деятельность Трубецкого в изрядной мере была популистской — ему, видимо, очень было важно, чтобы его любили. Еще в историко-филологическом обществе он добился, что о нем говорила вся Россия. Он даже возил студентов в Грецию к святыням философских древностей!.. Вот и битву за университет он вел как битву за демократию, то есть так, чтобы нравиться студентам.

«Усилия С. Н. Трубецкого и его коллег увенчались успехом. Спустя два месяца, 27 августа 1905 года, университет получает автономию, а 2 сентября С. Н. Трубецкой избирается ректором. Студенчество ликовало.

Однако избирание это оказалось для философа роковым» (Там же, с. 8).

Какие слова! Обратите внимание, что Гайденко случайно или намеренно пишет — не для Трубецкого, а для философа!

Дело в том, что, получив так называемую автономию, университеты получали свободу собраний и право самим избирать преподавателей. Студенты этим тут же воспользовались, охамели и, наплевав на ректора, начали проводить политические сходки, собирая в университет весь московский сброд. Это явно вело к закрытию самого университета.

Трубецкой сначала повозмущался, а потом понял, что его предали. Это закономерный итог любых демократических игр, начиная с Афинских. Он должен был это знать и предвидеть. Но ему все равно было очень больно.

«Вопреки убеждению Трубецкого, автономия не спасла университет. Тяжелое разочарование, необходимость закрыть университет, грубые нападки, посыпавшиеся со всех сторон в связи со всеми этими событиями, обвинения в «заигрывании» с «бунтарями» сломили и без того уже подорванное здоровье Трубецкого. 29 сентября 1905 года он умер от апоплексического удара. Умер в самом расцвете своей творческой деятельности, не успев завершить всего того, что было им задумано» (Там же, с. 9).

Тут Гайденко не прав. Трубецкой умер именно потому, что завершил то, что было задумано, — проверив, возможно ли воплотить ту юношескую мечту об идеальном государстве, где осуществится всеединство. Гайденко не видит, что именно она была вершиной мировоззрения, а значит, все остальное нужно было князю только для нее. Ему просто нечего больше было делать на этой земле, а переделывать себя было поздно, и он ушел, поняв, что эта мечта была пустой. Народ живет по каким-то своим, я бы сказал, естественным законам, и философы могут лишь насиловать эту естественность, привнося свои идеи. Раз за разом, начиная с Пифагора, Сократа и Платона, философы приходят к тому, что их дело — любить мудрость, а не вмешиваться в дела людей и особенно государств. И тем не менее, все новые мотыльки летят на это искушение — улучить человечество в ловушку новой мечты…

Трубецкой умер, получив окончательный ответ на вопрос всей своей жизни. Ответ был отрицательный. Но жизнь прошла цельно и не зря. А вот для философа Трубецкого вся эта общественная деятельность, и даже сама эта мечта о переделке мира действительно была роковой.

Нигде в своих работах Трубецкой не выступает просто философом, всюду он добавляет туда своего Спасителя и Искусителя. Ту же самую «Природу человеческого сознания» очень трудно читать из-за этих вкраплений. В начале даже кажется, что автор слегка бредит. И лишь сообразив, что эту работу надо воспринимать лишь как дополнительные главы к книге о Всеединстве, понимаешь, как извлекать из нее смысл.

Кстати, писатель, да и философ Трубецкой был блистательный. Достаточно вспомнить, вынесенное мною в эпиграф этого раздела: В философии, как и в политике, существуют вопросы, которые можно считать закрытыми… Тем резче бьют по восприятию его работы всякие мелочи, вроде той, что он, говоря о природе человеческого сознания, не дает определения этому самому сознанию. Половину работы, пока не накопятся случайно разбросанные им оговорки, читаешь, не понимая, о чем он говорит. Да и вообще, название книги — это ее основной вопрос. Ожидается, что рассуждение пойдет от него, а он о вопросе, вынесенном в название, словно забывает добрую половину книги.