Трубецкой, очевидно, так же не понимал ни своих студентов, ни свой народ, как не понимает своего читателя. Ему и дела нет до меня. Он пишет, словно в полемическом запале публичного диспута все еще спорит с каким-то философом, который не прав, но который доводы Трубецкого понимает. А окружающей толпе достаточно понимать, что Боги, ведущие их к счастью с этой трибуны, умницы и европейски образованы.
Закрытых вопросов, о которых безмолвно договорились умалчивать, сражаясь по частным пунктам, в Науке множество. Это та же Душа в психологии, Сознание как таковое в философии. Но для Трубецкого — это отношение «рода и индивида», то есть «общего и частного». Умалчивая о сознании и его природе, он вдруг выстреливает в противников своим «главным» вопросом: «Что прежде, что существенно: род или индивид — в природе вещей, в сознании человека, в его личной и общественной жизни?» (Трубецкой, с. 486).
Вот вокруг этого вопроса он и будет ломать копья.
А что же сознание? А сознание — это между делом, это же само собой ясно. Собственно разговор о сознании как бы вообще не очень нужен, но Трубецкой вынужден говорить и о нем, поскольку без этого не объяснишь, что родовое, то есть соборное, важнее личного. История не знала личного в древности, знала только общее. А личное, включая личное сознание, — это все привнесения реформацией в философию «протестантского принципа абсолютизма личности» как отказа от навязанного католичеством мировоззрения. Собственно католическое или кафолическое и есть вселенское или всеобщее.
Вот в связи с новым понятием личности и возникает внезапно первое понимание сознания, которое можно считать его определением.
«Понятие личности, несомненно, конкретнее прежних понятий рода и индивида. <…>
Поставив личное самосознание исходною точкой и вместе верховным принципом и критерием философии, мы не в силах объяснить себе самого сознания. Тщательный анализ английской и немецкой психологии убедит нас в том, что логические функции личного сознания остаются необъясненными» (Там же, с. 489).
Если вдуматься, то здесь сознание попросту приравнивается к личности. Гайденко, кстати, видит это так же:
«Рационализм и эмпиризм сходятся между собой в субъективизме, полагает русский философ. Но при этом понятия личности, сознания у эмпириков, с одной стороны, и немецких идеалистов — с другой, так же противоположны друг другу, как понятия индивида и рода» (Там же, с. 19).
Понятия личности, сознания не могут стоять через запятую, если они не одно и то же для автора. Если бы он задумался об определении этих понятий, то поставил бы их в какую-то взаимную зависимость, что-то прежде, что-то вторично. Но Трубецкой пишет для тех, кто и так поймет, потому что они думали об этом вместе… Той России уж нет.
Поэтому придется понимать Трубецкого, а для этого его надо читать не подряд, а через оговорки, в которых он обращается к предшествующим знаниям. Иными словами, прежде чем читать Трубецкого о соборности, придется выбрать из его работы то, что может считаться описанием исследуемого явления, то есть природы человеческого сознания. А вот когда это описание сложится в исходное, но опущенное Сергеем Николаевичем понятие сознания, станет ясно, какой вклад он внес в философию понятием соборности или всеединства сознания. К счастью, Трубецкой стоит того, чтобы поработать с его пониманием.
А для того, чтобы это понятие собрать, нет лучшего пути, как вместе с Трубецком посмотреть его глазами на то, как складывалось понятие сознания в английской эмпирической психологии и немецком идеализме. Благо, он их подробно и умно разбирает.
Кстати, это единственный полноценный обзор понятия сознания, который я нашел у философов. К слову сказать, это будет прекрасным дополнением и моего путешествия по морям Науки.
«Критика Эмпирического учения о сознании», так называется вторая глава книги. Создавая ее, Трубецкой описывает и то понятие сознания, которое жило у европейских философов, и постоянно добавляет пояснения, из которых ясны его собственные представления. Правда, и здесь его желание говорить о соборности постоянно вмешивается и искажает исходное понятие.
Начинается глава с выказывания почтения, иначе говоря, с того, что войдет в общую философскую копилку:
«Английская психология имеет бесспорные заслуги, которые нельзя отрицать. Она поставила своей целью эмпирическое исследование душевных явлений и в течение нескольких веков упорно отстаивала свою скромную область от ложной метафизики всякого рода.
Ее полемика против 'врожденных понятий', против различных фиктивных способностей, категорий и других вымышленных подразделений души, против мнимой свободы безразличия <…> имела некогда большое значение.
Никто сильнее ее не указал на общее значение чувственности в психической жизни, на сложный характер и относительность чувственных восприятий, на роль языка в образовании понятий, пожалуй, даже — на значение так называемой 'ассоциации идей'.
Не признавая никакой метафизической соборности человеческого сознания, английская психология замечательно хорошо и полно раскрыла значение эмпирической коллективности сознаний. Она показала, каким подавляющим множеством понятий, представлений, верований, инстинктов, чувств мы обязаны другим людям— нашему воспитанию и постоянному взаимному общению, в котором мы проверяем себя, контролируемся другими. Влияние языка, религии, государства, культуры — словом влияния всех внешних форм коллективной жизни на развитие индивидуального сознания было раскрыто во всей полноте» (Там же, с. 499–501).
Вот то, что внесено англичанами в тело философской Науки. Что-то из перечисленного, я думаю, узнается по предшествующим главам. Но теперь черед того, с чем Трубецкой не согласен, конечно, относящегося к понятию сознания.
«Но ограничимся на этот раз областью чистого сознания.
Индивидуальное сознание человека всецело ограничено собою, совокупностью своих настоящих и прошедших состояний. Это основной тезис эмпирической доктрины. Все содержание сознания обусловливается накоплением прошедших личных опытов, опыт же есть прежде всего состояние сознания.
Самый дух есть не что иное, как совокупность таких состояний, связанных между собою. Дух всецело ограничен ими и ничего, кроме них, знать не может. Вне состояний моего сознания для меня ничего не существует; ибо если б я мог утверждать бытие чего-либо иного вне подобных состояний, то значит, и знал бы о чем-либо вне их и не ограничивался бы ими, что противоречит основному исходному положению нашей психологии.
Знать о чем-либо внешнем, трансцендентном нашему сознанию мы не можем, потому что мы ограничены собою; и все, что может выходить за пределы индивидуального сознания, выходит и за пределы его логической компетенции» (Там же, с. 501).
«Логическая компетенция» это один из бзыков Трубецкого, которые не объясняются и делают книгу немного сумасшедшей. Поскольку я не знаю, что это такое, то могу только догадываться, что сознание, выходящее за собственные рамки, противоречит тому определению сознания, которое исходно дают ему англичане. Иными словами, если мое сознание — это совокупность моих состояний сознания, то действительно трудно ожидать, что оно может расшириться до чего-то еще.
Английская школа ведь действительно считала, что сознание состоит из мыслей, чувств, желаний, ощущений.
Вот с таким определением сознания и сражается Трубецкой от лица соборности и всеобщности. Естественно, когда он в общем поминает сознание, надо полагать, что одну из частей его простонаучного понятия о сознании составляет это английское перечисление состояний сознания.
Возражения от лица соборности я оставлю до особого рассказа. Но вот замечания простив ассоциации идей имеют отношение к пониманию Трубецким действительной природы сознания.
