возможности объяснить неопределенность в работе участков мозга при таком подходе нет, и оставалось только делать предположение или о наличии ошибки, или о том, что исследования делаются на недостаточно глубоком уровне. Исследования ужесточались, и запускался порочный круг, вроде гонки вооружений, из которого не было выхода.
Но есть ли действительное противоречие в том, что при разрушении определенных участков мозга нарушается работа сознания, но при этом эти участки мозга не есть носители этих утерянных способностей? Давайте взглянем на сознание как на среду или поле, окружающее мозг. И сделаем допущение, что память, по крайней мере, основные ее объемы, хранится не в клетках, а в этом поле в виде своеобразных голограмм, как это предполагают физики. Что в таком случае делает мозг? За что он может отвечать?
Самое простое и, как мне кажется, естественное предположение, которое приходит на ум, таково: мозг направлен не вовне, а вовнутрь. Иначе говоря, как телесный орган, он и отвечает за работу тела. Что значит, это не тело думает с помощью мозга, «выпуская мысли вовне», а сознание, находящееся снаружи, передает с его помощью образы движения и говорения телу.
В таком случае мозг должен обладать способностью переводить тонкоматериальные, «полевые» образы сознания во что-то, что телу вполне доступно и понятно, например, в электрические сигналы. Думаю, в этом нет ничего, что бы не соответствовало взглядам нейрофизиологов.
Чем же оказывается мозг в таком случае? Говоря на компьютерном языке — процессором. То есть орудием управления телом, создающим наше поведение как способ общения и управления другими людьми, а также обеспечивающим выживание. Иначе говоря, мозг должен быть связующим и передаточным звеном между определенными участками сознания и определенными частями тела, различающимися по решаемым задачам: хождением, плаванием, бегом, любовью, питанием, общением и прочее, и прочее, и прочее.
Как вы понимаете, даже этот неполный список доступных нам действий показывает, что в теле человека нет определенных мышц, отвечающих за выполнение тех или иных действий. Как нет и образов этих действий в клетках мозга. Там есть лишь участки, отвечающие за передачу в тело той или иной способности сознания. Это и объясняет, почему не удается создать карту мозга-сознания. Можем ли мы считать, что, отрезав язык, мы лишим человека способности общаться с другими людьми? Или есть? Или целоваться? Задачи выполняются не определенными органами или мышцами, а обучением тех же самых мышц совершать в разных случаях разные движения, принимая разные образы напряжений и расслаблений.
При этом изначально наши мышцы свободны от любых образов, а тела ничего не умеют. И если вспомнить детей-тарзанов, они способны принять самые неожиданные образы движений, для чего изначально должны иметь способность их принимать. Попросту говоря, быть чистой доской, готовой к обучению. Вот то же самое должно быть и с мозгом.
В нем не может быть изначального приспособления к воплощению той или иной способности сознания. Все, что жестко приспособлено, относится не к сознанию, а к досознательной работе нервной системы. И если это так, то участки мозга приспосабливаются воплощать в теле ту или иную работу сознания исходя из задач, которые преимущественно решает обучающийся человек. Следовательно, карты участков мозга возможны, но они будут отражать не столько физиологию, сколько культуру или обычай, в котором воспитывали человека. И если его воспитывала волчья стая, у него будет одна топография мозга, если обезьяны, то другая, а если люди, то надо знать, как у них принято общаться с детьми.
Связь мозга с сознанием вещь бесспорная, но вот природу этой связи, мне кажется, до сих пор не изучали. Хуже того, в Науке на сегодня, пожалуй, нет ни одной убедительной гипотезы о том, как они взаимодействуют. Единственное чего-либо стоящее предположение, говорящее о том, что сознание рождается как физическое поле из электрической активности клеток мозга, не только не проработано, но и само нуждается в качественном описании и определении сознания.
И все-таки это дает хоть какую-то надежду, потому что такое сознание я могу, условно говоря, потрогать руками, могу к нему прикасаться и как-то воздействовать, что-то менять. Я надеюсь, что могу.
Даже крошечная искорка надежды может спасти, как путеводный огонек, в том мраке, что поджидает меня дальше.
Дела Богов
В заключение, прощаясь с людьми, я хотел бы присмотреться к нескольким странным теням, постоянно присутствовавшим на стенах моей пещеры. Точнее, падавшим на воды морей Науки во время моего путешествия. Они были столь огромны, что я вижу их, лишь окидывая единым взглядом расстояние в четыреста лет. И тогда, когда это мне удается, я внезапно понимаю, — то, что казалось мне лишь мрачностью самого пространства, шевелилось, двигалось и меняло очертания!..
Озноб пробегает по моему позвоночнику, когда я осознаю это, потому что ОНО живое и неимоверно огромное! Мое сознание с трудом может вместить это откровение и совсем не имеет сил вынести его. Ведь ОНО наблюдало за мной, пока я делал свое дело, и возможно, наблюдает прямо сейчас…
Вспомните, как вам доводилось наблюдать за муравьями. Видели ли они вас? Да, и даже нападали, когда вы вмешивались в их дела. Но именно когда вмешивались. Ведь и Илиада описывает, как герои сражаются с Богами под Троей. Видели ли они вас, когда вы просто наблюдали? Или же их мир всего лишь становился сумрачнее, потому что нечто затмевало солнце?
И еще одно наблюдение занимает меня. Как соотносятся между собой наши скорости? Вот я наблюдаю за муравьями и вдруг замечаю, что один из них заметил меня. Я делаю шаг в сторону и вижу, что он потерял меня из виду. Наверное, он считает, что я движусь очень быстро.
Но я всего лишь шел через лес к железнодорожной станции, до которой еще пять километров. И это — очень быстро — всего лишь один шаг. И значит, с точки зрения моих целей, это очень, очень медленное продвижение.
Время течет для нас совсем по-разному. То, что для меня очень быстро, для живущего тысячелетия или вечность — очень медленно. Но это странная медленность, потому что при этом это очень, очень быстро. Гораздо быстрее, чем могу я. Просто поглядите на облака. Как они медленно плывут по небу, но как быстро проносится по земле их тень!
У больших существ — большие расстояния и большие свершения. Поэтому они очень быстро делают очень медленные дела.
Вот и тень, которая покрывала мир Науки, была очень медленной, но если глядеть на ее движения с большого расстояния и времени, можно понять, что она делала. Вернее, что делал тот, кто ее отбрасывал. А кто это был? Думаю, сама Наука. Естественно, она, потому что тени эти есть движения мысли, шевелившейся в научном сообществе на протяжении нескольких веков. Какой мысли?
Вглядитесь. Я смог найти всего несколько твердых оснований всей науки о сознании. Четыреста лет сознание рассматривается то как процессы, то как содержания. И это противоречие неизбывно. Решить эту задачу пытались просто: избирали одно и отказывали второму в праве на существование. Но противоречие дожило до нашего времени и продолжает быть основным вопросом науки о сознании. Более того: оно все отчетливее ощущается общенаучной задачей, которую необходимо решить.
Проще говоря, необходимо стало найти такую вещь, которая могла бы совместить в себе обе эти грани. А они настолько не совмещались, что уже полвека наука о сознании кипит идеей междисциплинарных исследований. И даже физики, тяжелая артиллерия Науки, разворачивают последнее время свои жерла в этом направлении, В конце концов задача должна быть решена!
Что же было до этого штурма? Множество простых ученых, муравьев научного муравейника, столетиями писали, спорили и творили что-то о сознании. И все это наверняка неверно, раз битва продолжается. Да и не могут быть верными рассуждения до тех пор, пока их исходное основание расколото и никак не хочет восстанавливать единство. Если глядеть на эту битву с человеческой точки зрения, то она разворачивалась очень, очень медленно. Целые жизни уходили на то, чтобы обсосать со всех сторон какое-нибудь из предположений. Возникали школы мысли, лилась кровь в научных революциях и
