философия.
Вот именно с этого места и начал читать Карпова чистый философ Шпет, опуская все, что относилось к личным потребностям человека, и выуживая феноменологические неточности. Но вчувствуйтесь, разве ощущаемый за этими строками человек, даже если он философ, не шире философии? Разве он не достаточно четко обозначил то, что намерен лишь использовать философию для своих задач, своих целей?
Значит, в этой книге говорится не о целях философии, а о гораздо большем. Это большее осталось в промежутке, между началом и разговором о философии. Это разговор о человеке и о себе — та самая 'мертвая психология', до которой Карпов, по мнению Шпета и Белинского, и сузил философию. Вот ради нее я и рассказываю вам о Карпове.
Рассуждая о предмете философии, Карпов задает вопрос: что понималось под мудростью, которую любили философы в самом начале? И отвечает: судя по истории науки — ученость, в современном понимании — знание наук, потому что мы видим в истории, как, накапливая знания, современные науки одна за другой выходили из философии, унося с собой куски ее предмета. И это ставит вопрос о собственном предмете философии, независимом от предметов других наук.
'Когда в Греции различные науки приходили в сознание и, быстро обособляясь, отступали от всеобщих законов умственной жизни и облекались в мертвые и произвольные формы топики; то Платон старался внушать их преподавателям, что дети, действуя самосоз-нательно, тем не менее, должны оживляться духом своей матери, что истинная наука должна основываться на Философии, а истинная Философия — состоять в самопознании' (Там же, с. 21).
Высказана эта мысль слегка витиевато. Но если вспомнить исходное рассуждение Карпова о поиске цели, как пользы, то все это означает, что, начиная с преподавания науки ученикам, преподаватель должен задумываться, зачем она им, что даст лично каждому? И ответ разрушителен и для естественных и для «строгих» наук — они все должны вести к самопознанию! Понятно, почему Карпова постарались не заметить и позабыли?
Все собственные цели наук работают лишь в рамках вопроса: а что это дает мне для моего самопознания? И лишь после того, как будет получен этот ответ, приходит время той цели, что обнаружил у Карпова Шпет. Лишь избрав познать себя, ты спрашиваешь: зачем?
И ответ Карпова: чтобы жить в гармонии с природой и мирозданием. Я бы уточнил: чтобы вернуть ее, утраченную вместе со знанием себя.
Но это, пожалуй, действительно начинается философия, в которую я бы не хотел углубляться в этой книге, где моя задача — извлечь полезное для самопознания из Субъективной психологии. Поэтому я оставлю философское философам, а сам лучше расскажу о том, как из этого утверждения Карпова рождается его субъективная психология.
А у Карпова была и психология. Перед смертью он очень жалел, что не написал самостоятельного учебника психологии, точнее, не издал того, что уже было почти готово. Но его психологические воззрения сохранились в различных статьях. Почему-то русская история психологии предпочла вообще ничего не знать об этом психологе. А между тем, в своих психологических работах он сделал не меньше для психологии, чем сделано им для философии.
Но начала Карповской психологии были заложены здесь, во 'Введении в философию' 1840 года. В этой очень ранней работе, по сути, уже есть почти все.
А о психологии Карпова поговорим отдельно.
Глава 3. Платоническая психология. Психолог Карпов
Василий Николаевич Карпов написал мало собственно психологических работ, но при этом он писал о психологии в каждом из своих сочинений. В сущности, он обосновал свой психологический подход во 'Введении в философию' 1840 года и завершил в большой статье, вышедшей уже после его смерти в 1868 году в журнале 'Христианское чтение'. На психологии строил он и свою «Логику», изданную в 1856 году. Возможно, это было еще одним поводом для нападок на него Шпета, которого очень возмущала психология в логике, как, впрочем, и логика в психологии.
Я расскажу о его психологии по порядку, начиная с 'Введения в философию'. Как вы помните, выход на психологию во «Введении» таков: когда в Древней Греции отдельные науки выходили из философии, унося с собой куски ее предмета, встал вопрос: так что же, собственно говоря, остается философии. И тогда Платон дал ответ: истинная философия должна состоять в самопознании.
'Этот новый предмет философских исследований, указываемый Платоном, это славное гноси театон (познай себя — А.Ш.), после долговременного и малоуспешного рассматривания природы объективной в школах Ионийской, Элейской и Дорийской, зародилось, как неизвестное дотоле семя мудрости, первоначально в уме Сократа, пало на плодоносную почву греческой мыслительности, развивалось многие века, глубоко пустило свои корни в основаниях всех наук и наконец со времен Вольфа образовалось в особенное философское учение, известное у нас под именем Психологии, или, общее, — Антропологии'.
Рассуждение это очень определенно показывает ход мысли Карпова, хотя при этом его трудно признать очень чистым. Во-первых, не может быть точным выражение 'новый предмет', если до этого показано, что это всего лишь ядро, оставшееся после выхода остальных частей. Впрочем, если сделать поправку, что со времени Сократа познание себя было осознано как новый и основной предмет философии, чистота рассуждения восстанавливается.
Действительно, от самых истоков греческого философствования, которое нам известно как натурфилософия или физика, то есть изучение природы, фюзиса, у философов присутствует личный вопрос: а зачем это мне? У кого-то, как у Гераклита и многих других, он осознается и тогда существует прямо, как требование познать самого себя. У кого-то живет как скрытая личная цель. Но объективные ученые, которым до себя совсем нет дела, появляются лишь в наше время, да и то лишь в пропаганде научного сообщества.
Второе сомнение в чистоте рассуждения Карпова возникает, когда он говорит, что предмет философии есть самопознание, которое превратилось в психологию или антропологию. Вот тут, пожалуй, Карпов не прав, а Шпет и другие сторонники чистой науки оправданно обвиняют его в 'психологизме'.
Я плохо понимаю, что такое «психологизм», о котором так много кричали философы. Но если это заявление: предметом философии является психология, — тогда «психологизм» — это очень плохо. Хотя бы потому, что позволяет спросить, а каков предмет психологии? В общем, это убийство философии.
Но это если так захотеть понять Карпова. Однако, он не предлагает заменить философию психологией. Нет, тут другое. Карпов хочет сказать, что философия всех видов и направлений оправданна, если она в конечном итоге ведет к самопознанию. И этого она может достигать с помощью присущих ей инструментов, одним из которых со времен Вольфа можно считать Психологию.
Тогда утверждение Карпова может обрести такой вид: философ, видящий своей целью самопознание, будет использовать для ее достижения и психологию, и антропологию, как науки о человеке вообще и о человеческой душе в частности.
Как видите, при таком подходе у философии сократического направления всегда остается свой предмет. Причем, что соответствует природе философии, предмет, который требует окончательного ответа по сравнению со всеми другими науками, дающими лишь промежуточные ответы.
Возможно, очень возможно, что я приписываю часть своих мыслей Карпову. Но я его не искажаю, я просто читаю его доброжелательнее, чем это было принято. Я достраиваю творимую им картину не до ее внутренней логики, а до логики жизни, как она мне открывается через полтораста лет. К тому же у Карпова все, о чем я говорю, есть. И самое главное, что он действительно считает психологию наукой, поставляющей философии знания о ее предмете.
