Тем временем фельдшер разрезал левый сапог командира, бросив его на пол, затем разрезал штанину вдоль, обнажив ногу.
Нога от голени до самой стопы сильно распухла. Врач сделал обезболивающий укол. «Ефрейтор Томомура, подойди ко мне и повтори еще раз то, что ты сказал», — пробормотал командир.
— Ты слышал, что сказал сейчас твой командир? Похоже, грузовик стоял, когда он ударил ефрейтора. — Военврач нахмурился.
— Да, — признался наконец ординарец, не выдержав его строгого взгляда.
— Здесь вам больше делать нечего, — отправляйтесь в свою часть, вы свободны, — приказал военврач.
Ординарец Уэда и санитары отдали честь лежавшему на операционном столе командиру и покинули полевой госпиталь. Выйдя наружу, санитар сказал:
— Вот так военврач! Такому палец в рот не клади — все насквозь видит. Сразу чувствует, где правда, а где вранье.
— Это наш командир сам в бреду наговорил что-то несусветное. А может, так оно и было, — пробормотал его напарник, потом добавил: — Взгляни-ка лучше на этого малайца. Завидую ему. Ни власти над ним никакой, ни война ему нипочем. Знай себе стрижет розовые кусты…
— Что ты несешь? Помалкивай, пока на гауптвахту не угодил, — зашептал первый санитар, испуганно оглядываясь по сторонам.
После того как командир попал в госпиталь, Уэда лишился должности ординарца и стал обыкновенным ефрейтором. Командовать взводом назначили младшего лейтенанта Асано, выдвинувшегося на офицерскую должность из рядовых. Во время ночного боя в их взводе двое солдат были тяжело ранены. Санитары, отвозившие их в полевой госпиталь, зашли проведать своего бывшего командира. По возвращении в часть они сообщили, что состояние его неважное, нога, возможно, срастется, а вот с головой хуже. Видимо, ушиб был очень сильный и повредил мозг. По словам побывавшего в госпитале солдата Мотидзуки, командир лежит на койке, закрыв глаза, и время от времени выкрикивает что-то непонятное — большей частью отдельные слова из военных приказов и патриотических речей вроде: «беззаветно служите родине», «я отвечаю за ваши жизни», «антивоенные мысли», «всех, кто жалуется, зарублю собственноручно». Очень грозные слова!
— Похоже, его не вылечить. Говорит бессвязно, будто хватил лишнего. Одно слово — тронулся, — заключил свой рассказ Мотидзуки.
Другой солдат, озираясь по сторонам, добавил:
— А может, это дух ефрейтора Томомура преследует нашего командира и мстит ему?
Смешно, конечно, впутывать в эту историю дух умершего Томомура, но факт остается фактом: многие солдаты из взвода Юити своими глазами видели, как, падая с грузовика, командир потянул за собой Томомура.
В последующие дни продолжали поступать отрывочные сведения о состоянии здоровья Юити. Их сообщали санитары, отвозившие в полевой госпиталь очередные партии раненых. Нога быстро срасталась, а симптомы помешательства ослабели. По крайней мере командир перестал бредить, но некоторые признаки ненормальности, видимо, сохранились и приобрели хронический характер.
К тому времени более половины бывшего взвода Юити заболело крайне неприятной кожной болезнью, получившей название тропической экземы. Болезнь поражала солдат, переправлявшихся вброд через реки и болота в зоне джунглей. Сначала появлялось раздражение, напоминающее мокнущую экзему, затем на подошвах ног, голенях и в паху образовывались язвы. Санитары пытались лечить эту непонятную болезнь, заливая язвы иодом, но иод не помогал, и болезнь продолжала свирепствовать. Говорили, что даже командир ее не избежал. При каждом известии о победах японской армии он обязательно совершал омовение, не брезгуя даже грязной водой из канавы, после чего отбивал поклоны, повернувшись к востоку. Из-за этой привычки он и подхватил тропическую экзему. Еще говорили, будто единственным спасением от этой болезни был переезд в любое место с чистой водой.
Командиру Юити нравилось отбивать поклоны в сторону востока, выражая тем самым свои верноподданнические чувства. Еще в ту пору, когда со своим взводом он плыл на военном транспорте, стоило ему услышать сообщение по радио об очередной победе, как он тут же выстраивал своих солдат на палубе, приказывал поклониться востоку и приветствовать победу троекратным «ура!»- После этого он обязательно обращался к солдатам с назидательной речью. Бывало и так: днем сообщали о том, что японские бомбардировщики успешно бомбили некий город на континенте, Юити сразу же вызывал на палубу солдат и заставлял кричать «ура» и кланяться. Потом то же сообщение повторялось в вечерней передаче, и Юити снова выстраивал солдат и заставлял отбивать поклоны. Солдаты из других подразделений прозвали его солдат «кланяющимся взводом». Тогда Юити во время одной из своих речей после очередных поклонов заявил: «Наш взвод стал знаменитым благодаря тому, что он именно так выражает верноподданнические чувства, поэтому теперь вам надлежит с еще большим рвением демонстрировать свой патриотизм, сосредоточив дух и мысли на беззаветном служении родине. Когда вы запомните наизусть и научитесь ценить даваемые вам наставления, перед вами откроется глубочайшая суть верноподданнического поклонения и вы сумеете ощутить истинный восторг».
Судя по всему, Юити нравилось обращаться к своим подчиненным с поучительными речами в еще большей степени, чем заставлять их верноподданнически кланяться востоку. Некоторые солдаты злословили, будто командир специально заставлял своих подчиненных отбивать поклоны, чтобы получить возможность произнести очередную назидательную речь. Другие говорили, что он высокопарными речами пытался скрыть свой страх перед вражескими подводными лодками. «Почему другие офицеры не посоветуют нашему верноподданному командиру прекратить по всякому поводу отбивать поклоны в сторону востока?» — удивлялись солдаты. На что ефрейтор Томомура однажды ответил: «Просто эта несусветная глупость не противоречит военному уставу. Вот, оказывается, какой у нас нестрогий устав. Зато он жестоко карает любого разиню, у которого стащили одну-единственную рубаху». Томомура был остер на язык и привык открыто высказывать свое мнение. За это его и невзлюбило начальство.
Когда Едзю стал укладывать вещи, собираясь сойти с поезда, Уэда сказал:
— Наверно, ты встретишься с кланяющимся командиром. Так вот передай ему, что его бывший ординарец Уэда рассказал тебе о нем все без утайки и из-за этого лишился удовольствия два часа любоваться родным пейзажем из окна вагона. Словно какой-то чужак, а не японец вернулся на родину после долгого отсутствия. Так и передай командиру.
— Ты говоришь так, будто заразился в Советском Союзе духом свободомыслия. И если я в точности повторю твои слова, он страшно разозлится. Ведь он — само воплощение беззаветного служения родине и превыше всего ставит военную субординацию.
— Чушь! Наверно, этот верноподданный командир первым отказался от своих убеждений. Но, может, он все еще не излечился от умопомешательства?
— Ты бы разок взглянул на бетонные столбы, которые украшают ворота его дома. Наверно, тогда тебе легче будет его понять. Знаешь, верхушки этих столбов украшены разноцветными стеклами. Правда, эта идея принадлежала не Юити, а его мамаше.
— А на столбах, должно быть, высечены слова из патриотических речей? Так ты ему при встрече скажи, что водитель того самого грузовика был осужден по статье за непреднамеренное убийство боевого соратника и нанесение увечья своему командиру. Суд жестоко его покарал, и все это из-за чрезмерного усердия командира в выражении верноподданнических чувств.
Уэда сказал, что ненавидит Юити — раньше испытывал перед ним страх, но теперь этот страх перерос в ненависть.
В тот день, когда Ёдзю возвратился в родную деревню Сасаяма, с Юити случился припадок, и он убежал из дома. Хромота мешала ему быстро ходить, зато он удивительно ловко взбирался по крутым склонам, что нелегко даже здоровому человеку. Причем по склону спускаются обычно бегом, а Юити даже шага не ускоряет. Что-то было в нем общее с лисой-оборотнем. Правда, лисы-оборотни бродят по горам, будто по ровной, как стол, местности, и, конечно же, Юити уступал им в ловкости. Только что их, кажется, видели на восточном склоне горы, глядь — они уже с непостижимой быстротой перебрались на западный и спокойно поглядывают на преследователей. Юити, конечно, на такое не способен. Поэтому, когда мать
