Ты просила меня рассказать о брате. Выполняю твою просьбу. Правда, я не умею складно рассказывать и во время наших встреч больше слушаю тебя, чем сама говорю.
Моему брату Хадзимэ исполнилось двадцать два года. Он учился в Токийском физико-техническом институте. В декабре прошлого года он добровольцем ушел в армию и сейчас служит в Китаура в резервном отряде морской авиации.
На самом же деле брату очень нравились паровозы, и ему, верно, даже и в голову не приходило, что придется когда-нибудь летать на самолетах. Но что поделаешь — паровозы могут двигаться только по рельсам, и на них особенно не повоюешь.
Дома у нас сохранилось множество рисунков и макетов паровозов и вагонов, которые смастерил брат. Причем все они точь-в-точь как настоящие. Но, как ни странно, ничего другого брат рисовать не умел, и если он пытался изобразить, к примеру, корову, то без пояснительной подписи это можно было принять за что угодно: лошадь, свинью, собаку, — но только не за корову. Брат мечтал: «Когда стану взрослым и начну зарабатывать, обязательно построю большую модель паровоза, который, как настоящий, будет работать на угле и пускать из трубы дым. Потом положу в поле рельсы, посажу в вагоны детишек, а сам сяду на паровоз и буду их возить». Я не смею сравнивать брата с твоим отцом, но я очень его люблю. Он еще замечательно свистел. Особенно хорошо у него получалась песня «Небо родины». Мне и сейчас слышится, как он выводит:
Закрою глаза — и вижу, как брат, насвистывая эту песню, мастерит модель паровоза.
Брат терпеть не мог писанину. Да и для меня нет ничего более мучительного, чем писать сочинение. Наверно, это у нас семейное.
С тех пор как брат ушел добровольцем в армию, миновало десять месяцев, а он прислал матери всего одну открытку. При всей его нелюбви к писанине это слишком жестоко. Я написала ему, чтобы он хоть мать пожалел, но он не ответил. Я махнула на него рукой — нехороший, бессердечный человек!
У брата есть друг Сюдзо Вакуи. Они подружились еще в средней школе, вместе поступили в физико- технический институт и в прошлом году записались добровольцами в армию. Оба служат сейчас в Китаура, но в разных воинских частях. Этой весной их отпустили на побывку домой. Ты как раз тогда подралась с Акияма, и я рассказала им об этом происшествии. Вакуи, оказывается, слышал о твоем отце. Сам с ним не встречался, но его старший брат посещал его лекции и приходил к вам домой на семинары. А когда его арестовали за опасные мысли, твой отец отправился в полицию и ходатайствовал о его освобождении. Теперь, как я слышала, брат Вакуи тяжело болен. Удивительно, как связаны судьбы людей!
В начале письма я тебе рассказала о мечте моего брата. Когда я задумываюсь, суждено ли ей когда- нибудь сбыться, мне хочется плакать. Ничего не поделаешь: война/ И все же мне ближе образ брата, ведущего поезд с детьми, чем воюющего с врагом на истребителе. Об этом я никому не говорила и никогда не скажу. Только с тобой поделилась.
Милая Наоми!
Каждый человек должен вести свойственный ему образ жизни, быть самим собой, не так ли? Я не могла сдержать слез, читая последние страницы «Семьи Тибо» о Жаке. Наверно, требуется настоящая смелость, чтобы одному противостоять всем остальным. Я ничего не знаю о твоем отце, но, думаю, ты не должна настраивать себя против него и твоей матери. Ведь ты их любишь. А это главное.
… сентября
Неожиданно сознание Сэцуко прояснилось. Чего бы это ни стоило, надо выбираться наружу. Сэцуко ощупью сунула тетрадь в вещевой мешок и осторожно перевернулась на бок, стараясь ровно дышать, чтобы не вызвать приступ кашля. Потом медленно легла на живот, но сразу же закашлялась. Подождав, пока кашель пройдет, она уперлась обеими руками в землю, приподнялась и медленно поползла к выходу. Сэцуко подумала, что, когда она выберется наружу, ей и там придется ползком добираться до крана, иначе не хватит сил. С двумя передышками она одолела пять ступенек. На мгновение Сэцуко показалось, что она вот-вот потеряет равновесие и скатится вниз. Неимоверным усилием она все-таки удержалась и, закрыв глаза, долго лежала не двигаясь. Ночной ветер приятно холодил лихорадочно горевшие щеки. Сэцуко слегка приподняла голову и открыла глаза. В далеком небе ярко сверкали звезды. Потом звезды заколебались и стали расплываться. С ресниц скатились слезинки и медленно поползли по щекам.
Была глубокая ночь; вокруг ни души. Сэцуко распустила шнурок шаровар и, укрывшись в высокой траве у входа в землянку, справила нужду.
Не отрывая глаз от конвейера, Сэцуко слышит знакомые шаги. Это студент Савабз. Он слегка подволакивает правую ногу. Обыкновенный, на первый взгляд ничем не примечательный юноша, которого тоже мобилизовали сюда на работу. Сэцуко обратила на него внимание еще тогда, когда ее рабочее место было рядом с лестницей. Она стала невольно прислушиваться к его необычной походке, когда он спускался по ступенькам. Невзирая на хромоту, он ни в чем не отставал от остальных студентов и работал так же прилежно. Более того, в отделе технического контроля его всегда ставили в пример, хвалили за удивительную точность изготовления деталей. Сэцуко втайне восхищалась Савабэ, еще когда они даже не были знакомы. Три часа дня. Из репродуктора звучит популярный марш:
Открывается дверь, вносят деревянные ящики. Кто-то кричит: «Привезли замороженные мандарины, будут выдавать по карточкам!» Рабочие устремляются к выходу. Студентам мандарины не положены. Девушки из колледжа возмущаются, но Сэцуко воспринимает это равнодушно. Лишь однажды, когда кадровым рабочим раздавали головные повязки хатимаки с надписью «божественный ветер», она пошла в заводское управление и потребовала, чтобы и студентам выдали тоже. «Студентам не положено», — ответили ей. «Почему?»— возмутилась Сэцуко. «Не положено — и все, и не делай такие страшные глаза, а то никто тебя замуж не возьмет…»
Эта песня всегда напоследок звучит из репродуктора — наверно, потому, что на заводе работает
