отставленный от местных щедрот районный активист.
– Ну?
– Говорят подошла подмога. Рота опытных приднебугских стрелков. И разыгрывает поисковые игры на местности, в пионерлагере, поодаль.
– Этого мы не знаем, – широко улыбнулся хорунжий и как-то так по цирковому развел руками, что в зале раздались и смешки, и одобрительный кряк. – Все, разошлись по одному.
Однако собрание не удалось завершить с толком. С треском лопнуло толстое стекло, зарешеченное у потолка в подвале, хлынули внутрь осколки, искрой полыхнула тут же гнилая проводка, и сернистый дым полез по помещению.
– Нападение! – в ужасе закричал Евграфыч, залезая в шкаф-сушку для особых бактерий. – Атака.
– Всем наверх. Поймать, – четко скомандовал хорунжий. – И ко мне.
Люди повалили наверх, а с ними, от добра подальше, и наши молодые герои.
Но где там было, улица сквозила пустой и зябкой вечерней апрельской мглой. Давно уже испарился тот маленький бузотер или просто охальник, метнувший крупный камень в приглянувшееся низкое окно.
А Воробей и несколько дрожащий член правого крыла рядком поплелись по домам, разглядывая с недоумением и – один: с брезгливой опаской незаслуженно полученные банкноты, а другой: с интересом и волнением репортера странные фотографии, случайно залетевшие в его руку.
Вначале, кажется, было слово. Слово это – «эй!» – само выпрыгнуло, сухое и недожеванное из-за угла коридорного застенка, после две подтухшие лампочки слабого накала дернули вялый свет и выпустили на жухлый линолеум расходящиеся топыркой тени, и из этого угла, откуда и раньше доносились попискивания дежурной аппаратуры и переругивания «матюгальников», наконец появился теней этих сопровождающий старшина, пожилой усатый дядечка с переросшими возраст руками, с короткими кривыми даже на линолиумной карикатуре ногами и с пышной серо-рыжей шевелюрой. Дядек повторил:
– Эй, Полозков.
Потом аккуратно стряхнул с газеты хлебные крошки, влетевшие в отсек 'обезъянника' вечерним скромным прикормом, сморщился, подергал звякнувшие прутья двери, тряхнул осторожно замок, будто удивляясь, что все это еще держится, и с откровенным сожалением поглядел на временно зарешеченного:
– Ты не сиди. Содют разных, с которых ни дать, ни взять. Чужой ты здеся, шел бы, откудова выпал. Содют таких, а маньяки разгуливаются…Ты не сиди. Вишь, тебя в особую, будто ты какая птица полета. А говорят, в школе географ. Тьфу…все по понятиям стало…без никакого мозга. Раньше околоточный человек – ого! – был. Ложись на кушетку, да спи. Почем не спать. Я бы сам, знаешь как. Упал, да задремал на пол жизни без стакана крепкой подмоги. А вот загремел в обойму, не моги! Ловят которых почем зря, а акулы шныряют, да нагуливаются…Только головой об стенки не колотись, не порть имущество, у нас уборщица через не каждый день. И вены не царапай гвоздями, если где торчат, – предупредил он, глядя на газету и словно сверяя заключенного с памятью. – Наследишь только. Хлопот много, а толку зря.
– Я не планирую, – задумчиво ответил Арсений Фомич через прутья.
– Молодцом, – взбодрился старшина. – Планировают голубя, да сапсаны. И хорошо, что тут. А то перся бы сейчас на электричке, али по автобусному сквозняку насквозь опасную тьму, повздорил с хулиганствующей порослью, наполучал бы на фотку особых примет, вот тебе и ужин. А тут и постель, и спальня. Спи почем зря, а мы тебя для тебя же и сбережем… – и утянулся за угол и утащил волочащиеся слабосильные тени.
Лампы на миг махнули светом и завяли. Зарешеченный человек, поездив задом и потерев брюками лежанку, улегся на жесткий топчан, положил под голову теплую пока руку, и память его устало дернулась, дрогнули и поджатые ноги в дырявых носках, но стыд уже почивал, а память, схватив и стиснув прилетевший было сон, потащила дремлющего куда-то вспять, разыскивать провалившиеся часы.
Чересчур яркая светлая дорожка вывела Сеню на одинокий стул, и напротив он увидел человека- дознавателя в отутюженной форме. Худой и щуплый, почти юный милицейский лейтенант строго оглядел слегка качающегося, заморенного прошлой беготней Полозкова, и предупредил:
– Сейчас начну снимать с Вас уточняющие показания. А Вы прекратите несотрудничать с дознанием. Потому что а вдруг нарушитель? И со всей строгостью это выясниться на основании.
Потом покраснел, чуть пригнулся и спросил:
– Скажите, Полозков, а Вы, правда, чего нарушили? Или так, по мелочевке. Уж больно Вы незакоренелый. Тут, ведь, как у нас: выпал из своего 'воронка', ну – школы, там, или детсада, – и ты уже чужой. Может, зря Вы не в свое полезли, учили бы сорванцов. Я, правда, только кончил школу милиции, и Вы первое серьезное мое… – но тут он поперхнулся и, оглянувшись, добавил. – В общем, майор раскатывает по полной программе …А он у нас…мастер-стрелок все же…
– Сейчас многие мимикрируют, – подзадорил Полозков юного дознавателя. – Кажется, тихоня, а он закоренелый убивец, да еще и садист животных – и тараканов давит, и мышей вздевает на проволоку, и коров за сиськи…Маньяк. Вот и спрашивай у таких. Корова-то не свидетель, а просто зверь.
Лейтенант вновь официально выпрямился:
– Не распускайте тут грамотность. Основные данные с вас сняты. Вопросов много к Вам, гражданин Арсений Фомич, а ответов с гулькин…объем. Давайте по первому протокольчику пробежимся. Кем вы явились пожилой, якобы отсутствующей женщине, якобы поручившей вам фибровый чемоданный комплект…разного.
– Заглядывали туда? – в упор спросил Полозков.
– Я? – смешался лейтенант. – Никак нет. Майор запретил и близко замки дергать. Но вы не волнуйтесь: улики, полностью изобличающие проведенные Вами последние часы, мы сбережем.
– А оправдывающие?
– Что?
– Оправдывающие улики сбережете?
Лейтенант опять перегнулся и пробормотал:
– Верьте-проверьте, а майор и сам нос в чемодан не сунул. Пляши, говорит, пока на интуиции и чутье. Чую, говорит, в этом волчару позорного. Так и сказал влет, – откинулся лейтенант. – А я не чую. Что-то Вы шкурой не смахиваете.
– Так отпустите, – мирно предложил Полозков.
– Нас в училище как учили: не нравится тебе человек, два раза его проверь, нравится – четыре, а на пятой проверке он и проколется. Вот так.
– Вы уже один раз меня до нитки обыскали, носки порвали, гражданин лейтенант, забыл, как Вас, – устало промямлил Арсений, прикрыв глаза. – Ничего не нашли, ни фомки, ни обреза. Да я водяной пистолет, и тот в детстве только у других видел. Говорю вам – пригород, билет, электричка, бабушка болеет, вот адрес, звоните – проверьте!
– Зыриков, лейтенант Зыриков, – опять недовольно напомнил милиционер. – Меня как учили: встань на место потер…переступившего, и найдешь его мотив. Вот, смотрите, встаю, – и лейтенант поднялся и прошелся по крохотной комнатке райотдела, неприспособленной для таких бесед. – Прихожу к старой гражданке, возможно, уже убитой. Здравствуйте старая старушка, я товарищ такой-то, географию вам расскажу. А ее и нету, гражданки старушки, возможно лежит где-то весьма одна. А чемоданчик тут, стоит- ждет. Специально прибыл, мол, на электротяге Вам помочь. Что вы нам, понимаете, – громко нажал он, – что Вы нам лапшу на погоны. Мы, знаете, тут тоже не отсиживать срок посажены, – и опять покраснел. – Ладно, Арсений Фомич, это мы поутру проверим, конечно. Обещаю, сам в больницу позвоню, сейчас никто не снимает. Может и случайно, на Ваше счастье, и жива старушка и кадриль пляшет. Но вот об чем вы мне по секрету доложите, никак в разумение не возьму. Что это майор Чумачемко весь Ваш маршрут выверяет. Велел даже вычертить крупным планом в цвете. Все мелкие перекрестки ночных встреч. Вы, разве, кого еще встречали в обратном пути, после совершения…Сообщников…
– Не припомню, – открестился Арсений. – Ничего не было, пустота, ночь. Фонари побиты в районе, луна – и та сквозь пальцы светит. А тут вы меня и ослепили.
– Это местный изверг Хорьков все побил, – посетовал дознаватель. – Пол крови у всех выпил. Да вон он там задержан, рядом с Вами сидит, мучитель городской…Одна нестыковочка только, Арсений Фомич, вот
