– Так вправду в секу ни-ни? Или поигрываешь на расслабленке?
– Бывает, – невнимательно отмахнулся географ.
В стильно обставленном холле перед кабинетом Павлова охранник сдал Полозкова с рук на руки пышной жеманной секретарше, для чего-то наряженной в совершенно чуждый ей строгий деловой костюм.
– Присаживайтесь, Фома Арсентьич, – пропела секретарша ночными нотами. – Сейчас мы про вас все спросим, – и упорхнула, обдав удушливыми духами, за еле раскрывшуюся тяжелую дверь.
На соседних креслах Арсений, осторожно повернув шею, увидел двух военных чинов – генерала с полковником, сидевших по стойке 'смирно' с деревянными лицами.
– Если сегодня не примет, грамотей, адвокатский крючек, – тихо процедил генерал, – акты на списание попадут в главк.
– Нельзя бы, – скривился полковник, вытянул несвежий платок и стал тщательно, как ствол карабина, прочищать одновременно нос, потный лоб и лоснящуюся шею. – До стрельб бы дотянуть.
– Ты чего!
– Стремно больно. Резолюция-то небось моя.
– Ты еще запахни тут, – брезгливо сморщился генерал и отвернулся.
Впорхнула томная секретарша, наклонилась над Полозковым, обдав мускусом и предъявив предхолмия обильной грудной клети, и вымолвила:
– А вот как-раз Вас, Арсений Фомич, сейчас и примут. Можете взойти.
И военные послали вслед везунчику взгляды, которыми сопровождают цель на маневрах.
Дородный лысоватый Теодор Федорыч проворно поднялся от огромного стола и даже вышел навстречу, задумал Сеню приобнять, распахнув руки и радушно улыбаясь. Но вдруг задумку отставил, озабоченно глянул на часы и мягко предложил:
– А знаете-ка что, любезный преступник, голоден я, как известный друг Красной шапки. Идемте, перекусим за счет конторы, тут у нас и буфетик есть, для особо вожделеющих…Ожидайте, – строго предупредил он, пройдя не глядя мимо воинских чинов, вскочивших с кресел и спешно сующих в карманы мятые сигаретки.
А в короткой дороге через пару лестничных маршей и коридоров лишь широко улыбался, гладил шероховатые панели и тыкал в светильники и картины на стенах:
– Армянский туф. Замбийский жилистый мрамор. Натуральная каррара. Нравится? И мне. Явленский, подлинник. Киселев, фальшак. Сказал же, на склад.
Лишь раз, когда уже уселись за столик в тихом, уютном, в темные тона декорированном ресторанчике, Павлов скрипнул подбежавшей пухлой тетушке со смешными форменными галунами на малиновом платье:
– Перекусить что-нибудь основательно. Все равно. Вина, – и спросил, не дожидаясь ответа. – С Альбертом Артуровичем уже пообщались? Ну и ладушки…
– Я вам вот что скажу, милый нарушитель пригородного покоя, – продолжил толстяк и крикнул. – Эй, дай коньячку. Ну к черту, выпью, пожалуй, – пожаловался он географу. – Вот что изреку. Мы с Вами прошлый раз стенали: я, несчастный, и лаской дружбы обижен, и женские мои половины – кабанихи весом несносные, и, де, зависть злым облаком задушила. Обман! Вранье, себе врал. Тут недавно ездил в одну из столиц, адвокатировать одного средней руки магната, потому что славен я, дражайший Арсен Фомич, знанием офшорной казуистики района Кариб, а это, знаете, такой фикус. Так, поверите – магнат телесами дрожит, даже ездя в лакированном броневике, с мамзелькой спит в бронежилете, имея, наверное лишь два отверстия для шлаков, а на лоб, под беретку, нацепляет непробиваемую, будто – мода, ленту. Каково Вам? А не к черту ли. У меня все есть, все, что мне надо. Вот и Вы, в конце концов. Я Крез-2. Или три. Черт, выпью, – крякнул он, глотнув жгучей золотой жижы. – Я сибарит. Брюхо у меня толстое, иногда вызываю прекрасную медсестренку, ставлю ей градусник, теософии и мракобесию интеллектуальных игр не обучен, но разум мой кипит и варит экзотические блюда. Как и у вас. Позволяю себе быть необузданным хамом. Что еще человеку нужно. Вы вещицы любите? Ага. Так я, увижу дельную вещицу, цапну – гравюрку, портретик голенький, галстук-удавку с брошкой – куплю. Неудержен. Инстинкт, веками привит, сразу не вытравишь. А стенать? Дурь. Поглядите на меня – я счастливец, я магнат моего я. И Вы, держась за мою стенку, тоже станете счастливец.
– А я с какой тут стати? – вмешался выпивший бокал географ.
– Да со своей стати, господин учитель. Вы счастливец, Вы санитар духа…Сибарит души… У Вас все есть, потому что ничего не нужно…
– Ботинки бы новые не помешали, – влез географ.
– Ха…Вы умнее майоров и генерал-майоров, Вы чуднее самых сумасбродов, потакая своим безумным прихотям влезать во все истории, Вы безгранично и безответно хамите самому себе, обругивая и порицая. Я ваш завистник. Или не так?!
– Ну, в общем, – крякнул слегка польщенный географ, тыча вилкой белуге в бок. – Но позвольте и заметить, – продолжил он, манерничая. – Если б к моим прихотям приложить бы Ваши, было гуще. Пожалуй, многое в мире бы поправилось, почистилось и посвежело. Если б к эзотерической смекалке приложить экономическую хватку – это, пожалуй, рычаг, которым можно ох наворочать.
– А к дьяволу! – воскликнул опасно краснеющий адвокат. – Пускай все оползает, все веется в прах и тлен. Только мы с вами останемся истуканы счастья посередке. Помните крах Римского прекраснолюбия? Вспоминаете банные оргии зажравшихся патрициев. Гунны прут, плебс всбешен, весь север горит под тяжелыми лапами топающих франков. Колонн, Христиания пали. Ничего не исправишь. Вот и я, да Вы, двое-трое оставшихся в лодке, не считая собак и крыс, что мы против обвала природы? Тогда мы, сибариты двуликого мира, фланируем в термы, ложимся на бок, и жрем и пьем. Икая, – добавил адвокат, выпустив воздух.
– Но были земные случаи, когда державы и империи выправлялись благодаря сметке внезапно образумленной толпы – вот и Британия периода овечих бунтов, вот и последняя китайская красная империя, да мало ли, Германия восемнадцатого года. Правда, там столетние цеховые навыки.
– Чепуха! – крикнул Теодор. – Если вулкан взорвался, то Атлантида сгорит под пеплом.
– Атлантида погибла по совершенно иной причине, – осторожно заметил географ.
– Это кто Вам сказал? – опешил оратор.
– Болтают, – кратко отрезюмировал Арсений.
– Плюньте на 'болтают'. Какая разница от чего откинуть пятки – от кола, от мора или от самоедства. Ложитесь в термах рядом, на соседнюю лавку, и вместе выкусим плодов последнего суда…
– Опять засор в роте! – вдруг услышали беседующие.
Теодор Федорович поднял глаза и представил:
– Дочура. Змея приколодная.
Коротенькая толстушка без талии, с кругловатым, предельно разукрашенным лицом плюхнулась на свободное кресло, пыхнула черной сигареткой, налила и осушила бокал, мгновенно установленный вышколенным официантом.
– Что ж ты, Клодетта, такая сегодня добрая? – нездорово щурясь, вопросил адвокат.
– Папенька, не закладывай мне своими кирпичами мозги. Они с утра уже в маринаде. И в шоколаде. От ранней вскачки и негламура СМС-сок. Чего пудрил по телефону? Где этот твой хахалек утертый? А то по жизни показ презентации коллекции на носе.
– А вот он, – кивнул, злобно сверкнув глазами, Теодор Федорович. – Собственной основательной персоной.
– Где? – оглянулась пухлая девица. – Который? Этот? Этот…кто?
– Учитель средних школ общеобразовательных. Недоступных Вам, мамзель. Полозков…Арсентий Фомич, – представил адвокат.
– Ты что, папенька, с нарезки свалился, над родной кровинушкой агремент ставишь? Нас с мамкой боталом своим гоняешь, по жизни. Дожила я, пожилая. Приволакивает какого-то замухрыша-затрепыша родной наследнице… подсовывает заместо лейбла в гламуре какую-то знайку-дешевку. Только фасад портить. Да ты, – взвизгнула Клодетта. – Ты хоть, по дурке, бутик от батика отличишь?
– А я и не навязываюсь особо, – спокойно заявил Арсений. – Мне Ваша красота даром не нужна.
