От таких неприятных версий лоб внимавшего старушкиному бреду мгновенно покрылся испариной, и Полозков воскликнул:
– Вы эти фантазии про меня приберегите для совсем потерявших ориентацию, для развинтившихся сектантов и стремительных женщин Рит с бархатными ладошками Им про меня жалуйтесь. Мне эти выверты ни к чему.
' Ну-ну, – остановила возмущенного Полозкова неспешно фланирующая у окна старушенция. – Ладно, давай практическое. Как выбираться будешь из катавасии? Вдруг что невнятное случится, вот и гадай. Девушку поместят твою в плоскодонку и отправят в странствия, на борту с нахимовцами-мореходами или снайперами, или вообще плюнут на забавы с тобой, и искать перестанут. Что тогда скажешь испуганному гадальщику, неудавшемуся Робеспьеру-Марату Ильичу, если заявится с сатисфакцией, притащится, сунет принесенный счет за все и велит: ' Других нет, давайте Вы тогда, уважаемый географ, отвечайте за опасный заказ. Раз в это дело полезли. А я Вам себя в комплекте, с зеленым картофелем, тухлой вырезкой и грязными чашками предоставлю, используйте и поместите на доску революционного почета'.
' Ну-да ладно, шучу', – смилостивилась, тихо смеясь, старушка, тонко трогая пальцами разглаженные морщины. – Все-то Вы, Арсений, воспринимаете впрямую, в лоб. Но смотрите, главное, чтобы не опередили Вас в самом простом какие-нибудь слабо проявленные в красном свете девушки Элоизы или заразные соискатели Всея Руси. Им давно прямая стежка на ту сторону проложена, простым, сердечным людям. А Вашими заботами, так они туда и без согласия с матушкой природой доберутся, рукотворно, Вашими ручками. На Вашу шею груз ляжет. Не утянет? В воду? Есть, конечно, простой выход' – замялась старушенция, но все же кивнула на качающуюся тень провода под потолком.
– Это не по мне, – возразил географ честно. – Не люблю этой болтливости, на ветру. Да и язык синий, как у недорезанной свиньи. Противно. Я жизнь люблю, – добавил он по Павловски и вдруг хихикнул.
' О-о! – восторженно шевелясь, воскликнула старушка. – Это мы сейчас проверим на старой загадке. Слушай и отвечай. Пришла к одному старуха-смерть и говорит – пошли со мной. А что он ей ответил?'
– Люблю не тебя, а жизнь, – пробубнил Полозков.
' Дурак. Он ответил: – Что ты меня куда-то тянешь, отвяжись. Ты же старая, ни на что уже не годна, какой от тебя прок. – Тогда косая старуха ему говорит. – Идем, я тебе покажу тебя после, кем ты станешь. – И каков ответ?'
– Я не нужен себе потом, – ответил Полозков. – Покажи меня молодого, любящего и светлого и легкого. Как я летал.
' Дурень. Он ответил ей – Этого я насмотрелся, и этот мне обрыдлый в любом виде. Покажи мне, косая, себя потом, когда приберешь меня. Будешь ли лыбиться или рыдать. – Но не успокоилась с косой и говорит мужику – Идем, ты мне нравишься, я тебя пристрою по блату на теплое место. – Что ответил мужик?'
– Знаю я твое теплое, старуха. Это огненная лохань с кисельными берегами. Не хочу там торчать, по блату, – тихо возопил географ.
' Дурачок. Он ответил – ладно, хоть ты и старая, а свое дело знаешь. Давай напоследок хоть на твоем теплом месте поваляюсь. – Нет в тебе жизненной любви, Полозков', – закончила старушка у окна.
' Не знаю, – помолчав, повторила она, – есть ли в движении жизнь. Или только призрак жизни. Ладно, ты меня слышал, мне внимал. А теперь я хочу только одно, ты это знай. Ты возьми все, что я по старости наболтала, и переверни, все толкуй наоборот, выверни наизнанку, и будет так. Потому что я калека, я просто тень, тень своего и твоего убывшего счастья. И слова мои тень, обратный лунный росчерк твоих… Давай теперь, пожалуй, и распрощаемся'.
– Так я не увижу тебя, что-ли, бабушка? – крикнул, всполошившись, Сеня.
– Не рассмотрел меня? – удивилось созданье.
В эфирном тумане, поводя блекло светящимися покровами, ночное существо тихо подплыло к ложу прилегшего и почти склонилось возле него на колени. Арсений охнул и чуть приподнялся на локтях.
– Это кто? Это разве ты, Рита?
– Я как раз вовремя, – нежно произнес Ритин двойник. – Тут старая тебя к шнуру манит, попрекая и обещая выход, но я сейчас освобожу тебя от этого дурмана, потому, что ты мой. Обниму и окуну в мою молодую кровь. Ничего не нужно, ни теорий, ни снов. Я позову – выходи. Выходи же.
Рита склонилась над застывшим Арсением, обняла его холодом и провела губами-сосульками по его губам. И тут страшный жар охватил Полозкова с ног до головы.
– Выходите же, – крикнул в отчаянии незнакомый голос. – Выходите, не могу тут больше орать.
Обливаясь потом, Арсений вскочил и посмотрел, как лунатик, на зацелованную им старую наволочку. Потом скоренько запалил свечу и увидел, что двери комнаты чуть приоткрыты наружу, на трех стульях, перегораживающих вход, мирно, как мешок с картофелем, спит старшина в форме без сапог, накрыв от света голову портянками, а за ним маячит Феня, отчаянно размахивая руками.
– Выбирайтесь же как-нибудь, его не сдвинуть! – повторила Феня звонким, не своим голосом.
– Проснется! – прошептал из-за барикады временно заключенный.
– Ну нет, – звонко возразила бывшая доходяга Феня, теперь нежданно выправившаяся и будто помолодевшая на двадцать лет. – После моего вишневого ликера да с моим снотворным, который по капле сосут, и слон не проснется.
У вонючих сапог старшины валялась небольшая стеклянная полупустая фляжечка.
– Проползайте снизу, – дельно скомандовала бодрая старуха и потом рукой поманила Арсения в свою комнату.
Сеня, как заправский сапер перед неминучим, пролез, скрипя ножками, под стулом и, чрезвычайно довольный, вступил в бабкины аппартаменты.
– Чаю, наконец, будете? – деловито справилась Феня. – До шести утра вполне время есть, – поглядела она на щелкающие ходики. – Не пробудится, медведь, падкий до сладкого, – и в две чашки долила бурлящий кипяток.
– Феня, – спросонья стал таращить глаза еще зацелованный льдом Арсений на преобразившуюся развалину. – Как же Вы?
– Риточке звонить? Сама не решилась без Вашей отмашки, – спросила старая женщина. – Заедет за Вами и вывезет…
– Пожалуй, не надо, – подумав, ответил географ. – А Вы с ней… вместе?
– Я работаю. Халтуры совсем не стало. Никому мы не нужны. А жить надо, – и она сунула под нос Арсению какую-то желтую афишку.
С бумаги на Полозкова смотрела бодрая, почти молодая Феня.
' Заслуженная артистка Кзылорлино-Балхашии и Дурятии, народная артистка Помалу-Немецкого АО' – вещала афиша крупными буквами. – Монологи, фортепианные скетчи, сценки из жизни, художественный посвист. Правила бомонда, французские пословицы и последние манильские моды. Уроки артикуляции и дикции. Все в одном представлении. Входные билеты свободно продаются.
Феня прошла чуть в глубь и закрыла лицо руками.
– Боже, – сказала она, обращаясь к географу. – Ведь моя любимая роль – Кабаниха. Как я обожала эту строгую даму, – Феня вдруг вся скукожилась, налилась деревянной статью купчихи, в руку ее будто-бы забралась крепкая клюка, и Феня грозно воскликнула. – ' Что ты сиротой-то прикидываешься! Что ты нюни-то распустил? Ну какой ты муж? Посмотри на себя'.
Потом вновь мягко повела руками:
– Где бы я не играла, в Мелитополе или Игарке, люди сидели со светлыми лицами, партер веял духами и мандаринами, а галерка шуршала карамелью. Разве сейчас так? – Тут из Фени, мягко опавшей, сузившейся и приобретшей теплую неловкость движений вывалилась нежданная Офелия. – ' А я, всех женщин жалче и злосчастней, вкусившая от меда лирных клятв, смотрю, как этот мощный ум скрежещет, подобно треснувшим колоколам'.
– Где бы мы не проводили гастрольную ночь, иногда и с милым другом, в захудалой гостиничке, в Анадыре или Шацке, или в помпезном кинотеатре Геленджика – в чистой вазочке возле меня всегда ночевала хоть одна свежая роза. Или тюльпан. А люди в фетровых шляпах и крепдешиновых платьях спокойно дожидались нас у служебного входа и просто говорили: 'Спасибо'. Но я не любила выездные концерты, будто ты щипач попал в вонючий трамвай, – Феня опять закрыла лицо руками и стояла так с минуту.
