– Щелкать знаешь? – спросил, оглядываясь. – Наши-то все в домино рубятся, но тут интересней, – на что Арсений ограничился кратким кивком.
Рита безучастно сидела на краю биллиарда. Арсений незаметно, одним пальцем выщелкнул из аппарата малюсенькую флэшку и опустил в карман. В полминуты охранник пробурчал правила, насовал карты и через секунду завопил:
– Выиграл! Во, гляди, моя карта взяла.
– Так, ведь, не играли! – завопил тянущий время Арсений, готовясь набросить на горло надувалы шнур, телеграфно бегущий в биллиардную лузу.
– Ага, – глаза стража побелели. – Потом сыграем, все равно продуешь. Ну, где ты, красотка, – сказал он, сделав шаг в сторону Риты и хватаясь за ремень штанов.
– Эй… эй, – предостерегающе подняла она палец.
– Дай хоть с твоего выигрыша ликера хлебнуть, – крикнул Арсений, подтягивая на руки шнурок.
– Ага, – ответил, облизнувшись и нервно моргнув, палач. – Всем вам дай. Там всего граммов полхлебка.
Он схватил бутылочку и опрокинул ее в рот, непрерывно глядя на отступающую за биллиард жертву.
– Не вишневый… Персиковый, – утер он рукавом губы. – Эй, дамочка, – и он сделал вперед пару шагов, но остановился.
Арсений, оценивая по-ньютоновски столкновение неравных масс, изготовился прыгнуть.
– Ага, – повторил охранник, вытирая потный лоб. – Эй… Вы чего? – пошатнулся вдруг. – Эй, ты, – сипло крикнул он Рите, маня к себе пальцем. – Суки. Потравили меня что-ли? – оглянулся он на географа и поискал плавающими глазами биту. – Чем потравили? – заорал он, шатаясь. – Крысятиной?
И охранник юрко пошлепал назад, к открытой двери. Тут Рита неожиданно прытко подскочила к потравленному и страшно обрушила на его голову оказавшийся в ее руках толстенный древний манускрипт ручного письма. Но крепкий гаденыш, и рухнув, и сипя, прополз еще спасительные метр или два.
– Не дай ему, Сеня! – крикнула Рита. – Держи здесь.
Но любитель сладкого, высунув на географа безумные глаза, рухнул ровно у приоткрытой дубовой двери. До него стало не дотянуться.
Пять минут заключенные оцепенело сидели плечо к плечу на ковре, глядя на поверженную, но недоступную добычу.
– Времени мало, – сказала Рита.
– Ты зачем? – спросил Арсений. – Чтобы я зря ревновал?
– Хочешь отделаться малой кровью? – в свою очередь переспросила она.
– Выпей воды. Пирожные, – предложил он даме, придвигая блюдо, и Рита взяла бутылку.
А Полозков осторожно вытянул из кармана флэшку, небольшой квадратик в полсантиметра, схватил этой же рукой сочник и стал давиться.
– Ты что это? – удивилась Рита. – Сейчас антракт, воды попей, – и сунула ему бутылку. – Ладно, жди, – скомандовала.
Рита поднялась, сначала, внимательно озираясь, обошла залу, потом отправилась в туалет, зажужжала водой, загромыхала и обратно появилась, держа в руках отвинченный душевой шланг.
– Ну, – сказала она, – ковбой. Лошадок объезжать не умеешь, тогда бросай лассо.
В диких мучениях, кривясь червяком и изгибаясь, географ завел конец шланга за куртку отключившегося злодея и по сантиметру, чертыхаясь и кашляя, стал подтягивать того ближе и ближе. Через четверть часа воняющий псиной 'медведь' был в руках добытчиков.
– Быстро, – сказала Рита. – Ищи в карманах. У таких всегда нож.
И точно, Арсений выудил из штанов заарканенного солидный тесак и тут же, без передышки, взялся пилить Ритин шнур. На оба у них ушло с полчаса, причем женщина временами помогала своему упревшему, сидящему с дрожащими руками мужчине.
Измотанные, они тихо поднялись и подошли к двери. Арсений выглянул в коридор.
– Пошли, не шуми, – сказал он.
Основной выход, тот, где хрусталь и бронза, оказался недоступен – там напряженно переговаривались голоса, деля доминошную 'рыбу', пищало радио, и оттуда тянуло нехорошим напряжением.
– В ресторан, – одними губами прошептал познавший эти коридоры Полозков.
– Столик только на двоих, – прошептала Рита, на секунду повиснув на его руках.
Они, тишайше ступая, пробрались мимо ресторанных столиков и бара.
– Здесь где-то выход, служебный, – стал вслух вспоминать Арсений.
– Здесь, здесь, – громовым голосом приветствовал их страшный тип в серо-стальном костюме, невесть откуда выросший на пути. – Ну что, глисты, драпать насобачились! – сладко улыбнулся Альберт Колин, поигрывая тяжелым оружием с насадкой глушителем. – К братику моему, Артуру Альбертычу, вижу, мылитесь, у него мозговые косточки сосать. А вот пососите, – тряхнул он убойным средством, неспешно наступая. – Сейчас разряжу в вас восемь железочек со сбитым балансом, и будете кровяные мешки, – хоронить не останется.
– Господин Колин, неужто в людей… – пропищала Рита.
– Кто один раз в овцу выстрелил, – прошипел Колин, – бьет без остановки. Сколько раз я предупреждал эту тупую солдафонскую рожу – не держи, Артурка, себя за старшего. Всю жизнь мне воняешь, что раньше меня из мамаши выглянул, вот и правофланговый… Не воняй, Артурка, всю жизнь я ему… Кто первый вылез, первый и окочурится. Все равно тебя, тупой рубака, хитрее я и башковитей. Вот и вас, котятки, сеточкой вовремя накрыл, сейчас буду в колодках топить. Пока, Артурка. А ну, пошли!
– Эй, меня зовешь? – раздался из дальнего угла, где темнела выставленная рама, хриплый смех. – Здесь я, Альберт Колин, хитрозадый прохвост. Меня старшенького задумал облапошить. На-кось, – и ступивший в круг света от вздымающегося дня Артур Нолик, строгий и подтянутый, как для дипраута, запустил в братца убойный огромный резной табурет.
Что произошло дальше, беглецы не поняли. Вдруг, как от треснувшего в тысячи жестяных литавр огромного оркестра, вздрогнул и осел воздух, беспорядочная стрельба разнеслась по ресторану, острым эхом разорвавшись в саксонском фарфоре сервизов и богемском хрустале бокалов, какафония пальбы и криков накрыла особняк. Но это стреляли не братья-разбойники. Они, сцепившись в братских объятиях, в бешеной пляске катались по столам и под столами, на креслах и на барной стойке, все круша, выламывая и заставляя фарфор и хрусталь играть прощальную кадриль.
Беглецы инстинктивно заткнули уши, выскочили в выломанную мощным Ноликом фрамугу и очутились на площади, где им предстала фантастическая картинка. В предрассветном тумане перед особняком стоял огромный броневик, обмотанный лозунгом: ' ЗАВЛАСТЬ САВЕТАВ СЪЕМ КИНО ПАШКА МАРОЗАВ ' и ' НИМИШАТЬ'. Из головного пулемета броневика вырывались клубы дыма и, видимо, велась жуткая стрельба, как все понадеялись – холостыми, но из-за грохота ничего невозможно было разобрать. По бокам броневика, защищая с флангов, медленно катились два роскошных 'Мерседеса', возле которых перебежками прыгали лысые или стриженные мужики. Один из них, тучный и крупный, взобрался на броневик и, протянув вперед ладонь, зорко оглядывался.
Это был банкир 'Гудбанка' Барыго. Мчащиеся и схватившиеся за руки беглецы, и правда, подумали, что кино, потому, что вспышки профессиональных фотоаппаратов на секунду прочертили голубой дым в сереющей утренней мгле.
– Вот они! – заорал Барыго, указывая толстым пальцем на беглецов. – Спасай их. Сюда, сюда. Вон они!
Он картофельным мешком скатился с броневика и помчался наперерез бегущим, по дороге щелкнув и настешь распахнув дверь одной из сияющих лаком машин. Ничего не понимая, Арсений и Рита заскочили на заднее сиденье, Барыго хлопнул дверью, проревел: ' Отбой!' и, запрыгнув к рулю, вздыбил машину и взялся страшно хохотать.
– А что! Взяли наших?! – крикнул он, оглянувшись. – Наших на туфте не возьмешь!
Только возле банковского козырька он чуть успокоился, перестал вертеться и, встреченный сосредоточенной и собранной охраной, спокойно вышел и дружелюбно предложил беглецам:
– Ну вы наломали! Выходи народ честной, амнистия-безвременка.
