В ту же минуту Девотченко уже сжимал Пузейкина d объятиях.
— Пусти, пусти, медведь, — смеясь, отбивался тот. Потом они долго сидели в номере. Владимир не спрашивал товарищей, зачем они здесь, — это было и так ясно. Друзья поздравили его с орденом Красного Знамени, сообщили:
— А нам Алкснис рассказывал о твоем разведывательном полете к Сигуэнсе.
— Это не совсем точно. Нас вел Георгий Захаров — меня и Лаккалье.
— Так он и говорил. Но Захарова, а тем более Лакалье мы не знаем. — А тобой гордились, не скроем.
— Тот-то день был не очень тяжелым. Потом по Гвадалахарой были намного труднее, — и Пузейкин ста рассказывать товарищам о том, что волновало их сегсн дня больше всего, о боях в Испании, где он пробыл семь месяцев.
Ночью Пузейкин уехал в Гавр, откуда ему предстояло плыть в родной Ленинград…
В середине дня 26 июля Шура Васильченко позвонила в гостиницу:
— Собирайте чемоданы!
Ровно через час она поднялась к ним на лифте.
— Готовы?
Девотченко кивнул на уже собравшихся Евгения Степанова и Никиту Сюсюкалова.
— За своих спутников, остающихся здесь, не волнуйтесь. Завтра они вылетят из Парижа. Пошли.
Через десять минут летчики неожиданно для себя оказались в квартире комдива Николая Николаевич Васильченко:
— Увезла их от посторонних глаз. Знакомьтесь и договаривайтесь, а я займусь хозяйством, — и Шура вышла из комнаты.
Через несколько минут она заглянула опять.
— Сегодня у нас русская кухня. Но для двух украинцев приготовлен борщ.
— Вот це гарно. В Париже — украинский борщ! — обрадованно забасил Девотченко Николай Николаевич улыбнулся:
— Недавно мы двух кавказцев провожали. Пришлось Шуре ночь не спать — шашлыки готовила.
Летчикам было хорошо в этой небольшой уютной квартире, у доброжелательных, сердечных хозяев.
Николай Васильченко, помощник машиниста с Сумщины, волею революции стал красвоенлетом — так в то время называли авиаторов молодой Советской Республики. Окончив Московскую летную школу, он принялучастие в гражданской войне. Был награжден двумя орденами Красного Знамени и золотым оружием. Потом учился, стал военным дипломатом.
Узнав, что летчики побывали в Париже в местах, связанных с Владимиром Ильичем Лениным, Васильченко стал вспоминать:
— Где бы мы, красвоенлеты, ни сражались, всегда ощущали ленинскую заботу об авиаторах. Летчики платили Владимиру Ильичу беззаветной преданностью и любовью. Помнится, когда у белых была отбита Казань, из авиагруппы Ивана Павлова Ленину отправили письмо, которое заканчивалось так: «Посылаем тебе, Ильич, хлеб из Казани. Ешь да выздоравливай. Когда аппетит разовьется — пришлем его из Самары». Во многих эскадрильях Ленин был избран почетным краснофлотцем, и том числе и в нашей второй истребительной…
Он помолчал немного.
— Смерть Ленина мы переживали тяжело. И вот при подготовке к первомайскому параду 1924 года летчики нашей эскадрильи предложили написать в воздухе дорогое нам имя Ильича. Нас поддержал командовавший и ту пору Московским военным округом Климент Ефремович Ворошилов. Так и сделали.
— Я тогда у Мавзолея стояла, — вмешалась в разговор Шура. — Это было потрясающее зрелище: чистое голубое небо и написанное на нем самолетами слово «Ленин». Оркестр играет, и все поют «Интернационал»…
— А через месяц я был свидетелем передачи тринадцатому съезду партии Ленинской эскадрильи, — продолжал Николай Николаевич. — Каждый из девятнадцати самолетов имел свое название. Помню некоторые: «Самарец — Ильичу», «Земляк Ильича», «Красный Воронеж — Ильичу». Эти самолеты строились на средства, собранные трудящимися. На одном из них довелось и мне летать.
Васильченко встал и прошелся по комнате. — Вы в Испании встретите генерала Хозе. Он там руководит истребителями и, как говорят, хорошо руководит. А был он в гражданскую войну мотористом. Затем окончил Борисоглебскую школу, ту, что и Валерий Чкалов. Когда мы в небе Москвы написали имя Ленина, он уже как летчик летел справа от меня. Талантливый командир. Большой ему привет от нас с Шурой передайте.
Так летчики впервые услышали имя генерала Хозе. Спрашивать его настоящую фамилию они, разумеется, не стали. Ведь и сами они ехали в Испанию под чужими именами.
В конце обеда Шура, посмотрев на часы, спросила Девотченко:
— Вы за дамами ухаживать умеете?
Поперхнувшись от неожиданности, тот удивленно посмотрел на нее.
— На вокзале вам придется несколько минут быть галантным кавалером.
— Почему бы и нет?
— Ну, тогда все в порядке. Едем. На вокзале к нам подойдут два носильщика, они возьмут ваши чемоданы и билеты. С проводником вагона разговариваю я. Все понятно?
Летчики молча кивнули.
— В Тулузе вас встретит товарищ. Помните, он вам привозил в гостиницу газеты и журналы? Поступите в его распоряжение. Если его не окажется на Тулузском вокзале, а это может случиться, поезжайте прямо в аэропорт…
На вокзал Орсе они приехали за десять минут до отхода поезда. Шура под руку с Девотченко, Степанов и Сюсюкалов не спеша двинулись вдоль голубого экспресса к своему вагону.
Проводник, увидев их, наклонил голову:
— С нами едет мадам?
— Нет, — грустно сказала Шура. — Я оставлю своих спутников на ваше попечение.
— Вас проводить в купе?
— Там есть кто-нибудь?
— Пока нет.
Шура глазами показала летчикам, что им следует войти в вагон, и открыла свою замшевую сумочку. В руке проводника хрустнули франки.
— Прошу вас, если это нетрудно, в купе больше никого не пускать. Завтра в Тулузе моим друзьям предстоят нелегкие деловые встречи. Им надо отдохнуть.
Проводник расплылся в улыбке.
— О, мадам может быть спокойна. Ваши друзья будут спать сном праведников.
Мягко ударил колокол.
Войдя в вагон, Шура по очереди расцеловала смутившихся летчиков. Раздался второй удар колокола.
— Удачи вам, ребята, — прошептала она.
Через минуту экспресс медленно отошел от перрона. Идя рядом с открытым окном вагона, Шура махала рукой в тонкой перчатке. Девотченко не удержался и послал ей воздушный поцелуй.
Поезд ускорил ход. За окнами вагона замелькал сверкающий вечерними огнями Париж.
Это была не первая группа советских добровольцев, которой Александра Николаевна Васильченко помогла отправиться за Пиренеи.
Конец «Черного дракона»
