— Урра! — заорал во все горло метранпаж. Уррра! — густой октавой вторил ему Шершуков. Урра! — надрывался, блестя глазами, Миша.
— Туш! — крикнул сквозь гомон Брянцев Ольгунке. Ольга торопливо встала и почти подбежала к пианино.
Гром победы раздавайся,
Веселися храбрый росс… — загремели отрывистые аккорды Преображенского марша.
Не томись и не печалься,
Что ты голоден и бос…
— Теперь танцы! — крикнула она. — Нечего там за столом рассиживаться! Вальс! Кавалеры, приглашайте дам!
Пошел-Вон встал и церемонно расшаркался перед Еленой Николаевной.
— Permettes-moi vous engager…
Первая пара плавно закружилась под звуки многим еще памятного вальса «Волны Дуная». Всех удивило, что Пошел-Вон в танце совсем не вихлялся, а грациозно вел по кругу свою даму.
Генерал, согнув руку калачиком, петушком подскочил к Мирочке, щелкнул каблуками и закружился с ней по-старинному в три такта. Кавалера для Жени не нашлось. Брянцев хотел, было, из вежливости пригласить ее, привстал даже, но снова опустился на стул и налил себе и Шольте. Чокнулись.
— Выпьете за предложенное восстановление русского рая, дорогой Эрнест Теодорович? — поднял свой стакан Брянцев, несколько иронически улыбаясь.
— О, конечно! — распятил посветлевшие от вина глаза немец. — Ведь мы хотим всем добра. Только добра… И уверены, что дадим его вам, русским.
«Вот замечательный гибрид прекраснодушного Вертера и неразлучного со шпицрутеном капрала Фридриха Великого, — даже восхитился в душе Брянцев. — В рай, но палкой… Это особенное свойство нации. Мы к этому не способны».
Но танцы не удавались. И дам, а еще более кавалеров было слишком мало. Елена Николаевна сменила Ольгу у пианино и заиграла румбу. Мира оглядела всех сидевших за столом мужчин, выжидательно остановила взгляд на докторе Шольте, но тот оживленно доказывал что-то Брянцеву. Подходящих не оказалось. Котов и Вольский упорно отсиживались. Мирочка приуныла.
— Вы танцуете заптанцы? — безнадежно спросила она у подсевшего к ней Миши.
— Нет, Мирочка, в институте не успел еще выучиться, а в колхозе какие заптанцы!
— Жаль… Обязательно научитесь.
— Честное комсомольское, выучусь! Для вас — все! — с жаром проговорил Мишка.
Выпитые Мишкой два стакана благородного вина разом зазвенели во всем его теле: весь мир стал радужным и прекрасным.
— Мирочка, — прошептал он, склонившись к сидевшей рядом девушке, — тогда у Ольги Алексеевны вы не ответили на мой вопрос, может быть, теперь скажете?
— Умейте ждать, — кокетливо ударила его платочком по руке Мира. — Пока скажу лишь: «Чем крепче нервы, тем ближе цель». Кто умеет ждать, тот дождется.
— Примерно, значит, как в очереди… — с грустью ответил Миша. — Ну, что ж, подождем. А под каким номером, примерно, я стою?
— Завтра, в семь, нет, в восемь часов я буду читать Есенина. Приходите, я вам прочту то, что будет ответом, — взглянула на Мишку из-под завесы накрашенных ресниц Мира. «Пусть придет, думала она, Котика завтра не будет, а Миша стал каким-то совсем другим… Не таким он мне раньше казался…
— Есть, капитан! — даже подпрыгнул на стуле студент. — Ни на полминуточки не опоздаю! А раньше придти нельзя?
— Нет, раньше нельзя. У папы прием и он не любит, чтобы в это время чужие ко мне приходили.
Видя, что румбу совсем никто не танцует, Елена Николаевна оборвала мотив, взяла несколько несвязанных между собой аккордов и запела глуховатым, но мягким, приятным контральто:
В голубой далекой спаленке
Ваш ребенок опочил…
Разговоры примолкли, и воем разом стало как-то неуютно
Тихо вышел карлик маленький
И часы остановил.
— Намек это, что ли, что расходиться пора? — подумал вслух Шершуков и на всякий случай хлопнул полную стопку, налитую из первой подвернувшейся ему под руку бутылки.
Мише удалось поймать под столом руку Мирочки и робко пожать ее. В ответ — совсем почти неуловимое пожатие. Неясное, как тень на вечерней заре.
Всё как прежде.
Только странная
Воцарилась тишина.
И в окне большом туманная
Только улица видна…
— С души воротит от такой нудологии! — рывком расстегнул ворот Шершуков. — Миша, друг, вдарь ту самую, какую в наборной ребятам пел… Помнишь?
— Могу! — весело крикнул со своего места студент. Он поднялся из-за стола, взглянул на Мирочку и без тени смущения вышел на середину комнаты. За своей спиной Миша чувствовал выросшие крылья. Они звали его к полету, к широкому размаху ими.
Елена Николаевна замолкла, положила пальцы на клавиши и спросила с принужденной улыбкой:
— Какой аккомпанемент прикажете, маэстро?
Не отвечая ей, Миша разом взял во весь голос:
Из-за кочек, из-за пней
Лезет враг оравой,
Гей, казаки, на коней
И айда за славой!
Пошел-Вон бесцеремонно стянул Елену Николаевну со стула, сел на него сам и, косясь на Мишку, начал по слуху подбирать аккомпанемент.
Мать, не хмурь седую бровь,
Провожая сына,
Ты не плачь, моя любовь,
Зоренька дивчина!
Разливая во всю ширь своего молодого баритона последнюю строчку, Миша смотрел на Мирочку. Он видел только ее.
Пошел-Вон вполне овладел мотивом и уверенно вел аккомпанемент.
Ой, зудит моя рука,
Будет с врагом рубка!
Помолись за казака,
Девонька голубка…
Напрягшись всем телом, словно готовясь к прыжку, пел Миша боевую песню своих дедов. И рука, и плечо, и все тело его действительно зудели. Даже присвистнуть хотелось, но он удержался: «Не станица ведь, не колхоз, а самое интеллигентное общество».
Тает, тает сизый дым,
Ты прощай, станица,
Мы тебя не посрамим,
Будем лихо биться! — закончил он старинную песню и, не обращая ни на кого внимания, пошел к своему месту возле Мирочки. Но падавшее настроение разом поднялось.
— Браво, браво, Миша! — кричали все, хлопая в ладоши. Особенно старался собакинский бухгалтер. Он кричал браво, ура, колоссаль, топал ногами и самым добросовестным образом отколачивал свои ладони.
