жадничал. Пил не больше, чем в прежние, укромные времена. И коптильню, - факт, - сделал. Ничего не скажешь. Поэтому она проделала то, чего не делала уже несколько лет по крайней мере: прилегла рядом с мрачным мужем и с легким вздохом положила голову ему на плечо:
- Я ж ниче… Хожу в садик в этот - хожу, к вечеру голова как котел от визгу от ихнего… Прихожу, - так мне ни до чего. Вон ты обижаисся, а мне правда… Ну ниче не хочу. И за все - про все - шестьдесят в месяц. А у маме - ни клятая, ни мятая… Мы ведь чего в садик в этот, помнишь? Митьку надо было устроить, не с кем оставить было. Вырос, так теперь че?
Петр, хотя, как это и положено суровому мужчине, и не показал виду, но все-таки отчасти размяк, это не в силах живого человека было - не размякнуть в таких обстоятельствах. Приобняв верную супругу, он сказал сравнительно миролюбиво:
- Это точно, вырос. В бане были, так там уже хреняка такой - я те дам! Года через два поболе моего будет… А че? И уволься с конца апреля. Поживи до октября, грю, а там и назад можно… У Паши огород засадишь, договорисся за бутылку, - ему не много надо, одному-то: дадим ему картохи мешка три, огурцов засолишь, на закуску, - оно и будет с него… Тока езди-ить!..
- Так я и говорю: давай машину купим…
Молчание, которое воцарилось после этой магической фразы, вполне можно было бы назвать зловещим:
- Та-ак, - протянул Петр, чуть отодвигаясь, - а ты, мать, не охренела часом? Где денег-то столько взять?
- Во! Я ж и говорю! Теть-Зининого Федьку помнишь?
- Не-а. Чей-то не вспоминается никак.
- Да ну тебя! - Серафима повернула голову только для того, чтобы изумленно выпучить на него глаза, в упор, - У Васьки на свадьбе свидетелем был! Понятно, почему не помнишь, как ты тогда себя-то не позабыл…
Тут она вовремя остановила себя, потому что - не время было для всяких там неуместных воспоминаний, их следовало оставить для следующего раза.
- Чей-то вспоминаю вроде, так че?
- Так у него сват есть, - машины ремонтирует. У него в гараже, на участку, - чего-чего только нет…
- И че?
- Че-че… Они, грят, - разбитую машину купить, совсем дешево, 'копейка' вон всего восемьсот тридцать… Ну и сделать!
- Восемьсот тридцать, - сухо усмехнулся Петр, - а чинить во что выйдет, ты подумала? В тыщу восемьсот тридцать?
И тут-то она, подобно опытному стратегу (хотя, - почему 'подобно'?) выбрав единственный и неповторимый решающий момент, бросила давным-давно заготовленную бомбу:
- А может, и ни во что: он, грит, пускай, грит, Петр месяцок-два поработает с ним, так, заодно, и ему сделаем… Ежели что, так я ему, грит, займу…
- Не нуждаемся, - автоматически сказал муж, думая уже совсем про другое, - зарабатываю покамест.
И тут последовал завершающий мастерский мазок:
- Так я ж и говорю: так прям и сказал, что кому-кому, а Петру - всегда пожалуйста, у него и руки, грит, золотые, и башка в железяках шурупит - лучше не надо. Тожа золотая башка…
Но даже этот морально-допустимый для суровой пролетарской души елей был уже почти что и лишним: то, что обладание машиной есть абсолютное благо, было для самых широких масс трудящихся аксиомой, истиной, не нуждающейся в обоснованиях. Почти такой же истиной было также и то, что благо это, - вещь почти что недостижимая как по деньгам, так и по возможности машину достать пусть и за вполне, вроде бы, достаточные деньги. Стать автовладельцем, - это было делом, скорее, какого-то случая: выиграть в лотерею, получить в наследство, отыскать клад или что-нибудь столь же надежное и вероятное. А тут…Месяц, полтора - два, ну, - три, и у него будет машина?!! В дополнение к этому здесь сказался и еще один, чрезвычайно характерный для определенных кругов психологический феномен: люди очень дорожили деньгами, - даже больше, чем они того по-настоящему стоили, - и очень часто буквально ни во что ценили свой труд. Вспахать огород в пятнадцать соток за бутылку, - было настолько широко распространенной практикой, что она никого даже и не удивляла. При этом у счастливого работника существовала полнейшая внутренняя убежденность, что бутылка эта - досталась ему даром. Выпивка, как это называлось, на халяву. Никто и в голове не держал, что вот это вот, - может быть и совсем других денег стоит. Так и Петр, человек с действительно очень хорошими руками и лежащим к железу понятием, был совершенно уверен, что пару месяцев все выходные и кое-когда после смены, - это даром. Совсем пустяшная вещь в дополнение к кровным восьмисот тридцати, которых, понятно, жалко, но все-таки, по сравнению с приобретением, - не очень. Халява, сэр-р-р!!! Так что, - зря его благоверная тратила какие-то и еще слова, уговаривая и улещая: он уже все для себя решил. И не слышал уже, как Серафима сказала, сжимая рот куриной гузкой, что она считала признаком истинного аристократизма:
- А машина будет, - так и сами к маме переселимся. Двадцать минут езды всего. Ремонт сделаем, а на квартиру - жильцов пустим…
- А-а, пришли значит? Ну и чего ж там на этот раз?
- Накрыли наш склад.
- Это какой же, - врастяжку проговорил лысый, кривогубый человек лет пятидесяти, с полным ртом стальных зубов, с серым лицом, изборожденным крупными морщинами, точнее, не лицом даже - а образиной, того типа, который бывает только и исключительно только результатом особого рода процесса. Особой комбинации врожденных и благоприобретенных факторов, - из тех, которые я знаю?
- Вовин. Тот, что на Старой Фабрике.
- Это тот, о котором я не знаю, - проговорил человек, отхлебывая чефирок, заваренный, правда, из 'Желтой Этикетки', - так что мне нет до него никакого дела. Пусть как хочет выкручивается…
- Семен Маркианыч! Семен Маркианыч! Что ж будет-то?
- А что бывает со слишком жадными фраерами? Со всеми слишком жадными фраерами. И с ним будет тоже самое.
- Так в трубу ж вылетим! Не расплатимся…
- Ты не расплатишься, голубь сизокрылый. Умнее всех хочешь быть, а того не понимаешь, что только что, самолично разбазарил мне, что - в деле при этом складе. Про который я не знаю. Я не знаю, не мне и расплачиваться.
- Семен Маркианыч, - ну вы же знаете Вову… Он расколется до жопы, если его возьмут с поличным… Все дело в области пропадет! Как бы ни по всему Среднему Уралу! Как начнут копать…
- Ну дак а мне-то што с того? - Проговорил он с фирменным равнодушием, которое при подобных пиковых ситуациях оказывалось хлеще самого безудержного понта. - Я укро-омно живу. Вот даже не знаю ничего. Так што нечего мне пришить. А пришьют… Так не первый раз зону-то топтать.
- Все, все! Никогда больше ничего такого не будет! Все! Зуб даю! Мимо вас ни строчки не проскочит, ни крошечки!
- Не проскочит, мой нежный белый сахар, нипочем не проскочит. Знаешь, - почему? Ты меня на поставщиков выведешь. На самых-самых главных.
- Семен Маркианович! - В ужасе завопил проситель, хватая урку за складчатую, как слоновий бок, тяжелую руку. - Я ж не знаю главных! И не знаю тех, кто их знает.
- А ты узнай, голубь. Постарайся, фраерок дешевый. Стоит того. Закаешься вперед у своих отжимать. Знаешь, как это называется?
- Так ведь не успеем же!
Это… Хочешь - не хочешь, а следовало учитывать.
- Ладно… Попомни наперед. Что за товар-то на складу?
- Много товару, Семен Маркианович. П-плохой товар…
- Дурь?
