приходите за мной прямо в номер, договорились? А сейчас вы ничем не заняты?
Вадим пожал плечами.
– Я сейчас ем, – наивно ответил он.
– Остроумно, – кивнула она и с жаром предложила: – А поедемте со мной на выставку! Я, правда, не могу еще показать вам свои картины, для них еще не приготовили зал, но... но здесь недалеко выставляет свои работы мой коллега... Желтовский. Мне кажется, вы сумеете оценить настоящее искусство.
– Несомненно, – раздулся от важности Буранов и даже отложил ложку в сторону. – Я готов ехать прямо сейчас.
Лина тут же вскочила и потянула его за руку, и Вадим едва успел оставить деньги за обед растерянной официантке.
Почему-то он думал, что ее машина будет непременно красного цвета. И обязательно что-нибудь из спортивных иномарочек. Однако Лина подошла к черному «Мерседесу» с тонированными стеклами и уверенно открыла дверцу.
– Прошу.
– А может быть... вы говорили, что совершенно отвратительно водите машину, так, может, на моей? – осторожно спросил Буранов.
– Не капризничайте, садитесь, – велела Лина. – Вы же еще не прокололи мне шины.
Лина бессовестно лгала – водила она мастерски, уж Вадим-то в этом понимал. А он ей между тем поверил. Уж очень подходило ей – такой легкой, порхающей и беззаботной – неумелое вождение. Ан нет, серьезную машину она вела прекрасно.
– Вот и приехали, – заявила она, когда они остановились возле высокого здания из стекла и бетона. – Смотрите, не теряйте меня из виду, я не переношу, когда меня внезапно оставляют, я нервничаю.
Вадим с готовностью кивнул и ответственно собрался не покидать свою спутницу ни на секунду.
Они уже больше часа толкались по залам, а Лина все еще не стремилась к выходу. Честно сказать, без нее Буранов уже давно бы пробежался по этим зальчикам, посмотрел на рамочки, насладился как следует красотой и ехал бы домой. Но Лина возле каждого полотна замирала надолго, потом что-то бурно говорила лысоватому мужчине в вязаной шапочке и снова каменела. К тому же ее постоянно кто-то куда-то тянул, у нее спрашивали совета, она кого-то строго отчитывала, говорила по телефону и снова впадала в недвижимое состояние возле очередной картины.
Вадим со скучающей физиономией притулился возле стены, где картин практически совсем не было, а висела одна только маленькая вещица в рамке, и уныло ждал, когда его спутнице надоест бегать по залам и они преспокойно вернутся в гостиницу.
– Вадим! – вдруг подбежала к нему Лина. – Я смотрю, ты не можешь оторваться от этого «Рассвета в Ширяево».
– От чего я не могу оторваться? – недопонял Вадим, выпрямляя осанку.
– Ну вот эта картина, она называется «Рассвет в Ширяево». И как ты ее находишь?
Вадим обернулся на картину и насупился. И как он ее находит? Да никак! Чего там находить? Кусок деревянного дома, а за ним какой-то розово-красный фон, и прямо-таки черной краской какая-то коряга. Вот уж на самом деле – красота неописуемая!
– Ну что ты молчишь? – взяла его под руку Лина и попыталась заглянуть в лицо. – Кстати, это ничего, что я на «ты»? Мне дико не нравится «выкать» близкому человеку. И ты мне не «выкай». Ну чего ты молчишь-то? Ну как тебе?
Господи! «Ты»! Да он сразу забыл про все коряги на свете! Вместе с картинами. Однако ж она спрашивала, и нельзя было показать себя откровенным дураком в этой области.
– Ты знаешь... – чуть отстранился он от картины, чтобы получше ее рассмотреть. – Жиденькая, надо сказать, картинка. Ну зачем здесь это раскоряченное дерево? Глупость полная... и потом... я бы добавил сюда побольше... листиков, свеженьких таких, зелененьких... еще птичек можно, ну чтоб повеселее было. Ну ведь – черт знает что!
Лина была очень воспитанной дамой. Она хоть ничего и не сказала, однако Вадим успел заметить, как дернулась ее губка, а все лицо исказилось так, будто вместо шоколадной конфеты ей в рот запихали лимон. И она старательно это скрывает.
– Зелененьких листиков?.. М-да... Понимаешь, Вадим, это зима, и с листиками напряженка. Ну и... если уж совсем профессионально... Понимаешь, солнце всходит, оно все залило своим светом, и на его фоне все остальные краски меркнут...
– А коряга зачем? Черная? – гнул свое Вадим. – Она уже высохла давно, порядочный бы хозяин ее срубил, а этот – лентяй! Ведь, если она рухнет, я тебе точно говорю – она обязательно кого-нибудь придавит! И, может быть, насмерть!
– М-да... – безнадежно качнула головой женщина и вздохнула. – Ну что ж... я передам Желтовскому, чтобы он больше не писал аварийных ситуаций.
После этого она перестала интересоваться его впечатлениями и даже подбегать к нему стала реже, однако домой все еще не торопилась.
Заметив некое охлаждение к своей персоне, Буранов насторожился. Ну ясное дело, он что-то не так понял, неправильно оценил, а падать в ее глазах не хотелось. Надо было чем-то удивить эту интересную особу, и он пошел на хитрость.
– Простите, а что вы скажете про эту картину? – подошел он к седоватому старичку, который величественно морщил губы возле одной из работ.
– Про эту? Это разве картина? – обозленно повернулся к нему старец. – Да это же! Это похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить!
Буранов пригляделся – то, что пожилой ценитель называл похабством, называлось «Лед и пламень», и там было изображено купание «моржей». То есть художник изобразил, как в ледяную прорубь сигают упитанные мужчины и женщины в купальных костюмах. Лед был голубой и искрился, а тела «моржей» написаны насыщенной розовой краской. Вообще-то Вадим не усмотрел похабства, но согласно закивал головой.
– Во! Вот это, я понимаю, искусство! Добрая свадебная фотография, в старых русских традициях, когда еще молодежь уважала стариков! А тут... фу, плюнуть жалко.
Уже через пять минут Буранов важно расхаживал возле картины с «моржами» и ждал Лину, чтобы блеснуть познаниями.
– О! Лина! Ну, наконец-то! – воскликнул он, когда та о нем вспомнила. – Лина, я вот смотрю на эту картину, смотрю...
Лина удивленно вздернула бровь.
– Да? И что? – искренне заинтересовалась она. – Тебе понравилось?
– Да, я тебе скажу, сплошное похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить! А вот это... иди сюда... вот это – настоящая картина! В старых русских традициях, эдакая свадебная, семейная картина... выполнена маслом... или чем там...
Лина склонила голову и четко произнесла:
– Вот это, между прочим, совсем не картина! Это репродукция. «Неравный брак» называется, Пукирева. Знать бы надо...
– Ну знаешь! – взвился Вадим. – Если... вот если бы я тебя приволок в свой магазин и заставил любоваться коробкой передач, я не думаю, что ты бы пришла в неописуемый восторг! А я прихожу!
– Прости, – склонила голову Лина. – Я не догадалась. Специально для тебя я напишу коленный вал маслом. В натуральную величину. Надеюсь, ты оценишь.
– Да уж-ж-ж, – прошипел Вадим. – А сейчас... если у тебя еще дела, ты можешь оставаться, а я... прости, я уже все посмотрел.
– Хорошо, едем домой.
По дороге Лина так смешно рассказывала про этого человечка в вязаной шапочке, который, к слову сказать, оказался этим самым Желтовским, так забавно подшучивала над его одеждой, манерой говорить и так преданно восхищалась его мастерством, что Вадим забыл про обиду и вместе с Линой смеялся, и фыркал, и восхищался. Он был готов ехать с ней вечно, но гостиница оказалась как-то уж совсем близко к выставочному залу.
