соотечественников. В это же время умножились на Руси природные катаклизмы, бедствия поразили Русскую землю. Так, в 991 г. случилось наводнение, принесшее «много зла» и горя. В 994 г. «была сухмень великая» и «жары вельми тяжкие», от коих «погибли жита в полях на многих местах». Потом на землю Киевскую обрушатся «поводь» великая и «дожди мнози». Казалось, 1003 г. позволил вздохнуть с облегчением, ибо отмечен «умножением плодов всяких», но в 1005 г., когда Европу поразили голод и мор, отзвуки тех бедствий дошли и до Руси. Уже 1008 г. был отмечен небывалым нашествием саранчи. В итоге по стране расплодились «злые разбойники», которые не давали ходу «ни пешему, ни конному». Итог такого раздолья печален: не стало на лихих людей управы на Руси, «умножились разбои и грабительства». Вначале князь Владимир, став христианином, все робел, не решаясь применить к злодеям и убивцам смертную казнь, как того те заслуживали («ослабев в наказании злодеев»).
Это событие в Повести временных лет автор доносит до нас, не жалея красок. «…Весьма умножились разбои, и сказали епископы Владимиру: «Умножились разбойники, почему не казнишь их?» Он же отвечал: «Боюсь греха». Тогда они сказали: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, добрым на милость. Подобает тебе казнить разбойников, но с испытанием». Князь задумался – и стал казнить убивцев. Вздохнула было Русь, ибо супостаты, убоявшись казни лютой, попритихли. Легче стало и народу, который более других страдал от их беспредела. Епископы-греки привыкли к смертной казни, которая была в порядке вещей в их империи, но князь не решался ее ввести, ибо ранее она была не известна на Руси. По словам Иларио-на, князь «с чисто великим смирением советовался с отцами своими епископами о том, как установить закон среди людей, недавно познавших Господа». Смертную казнь он все же ввел, но не надолго (вскоре отменил), предпочтя жить «по заветам отца и деда». Отмену казни летописец объяснял не столько страхом («боюсь греха»), сколь меркантильными, практическими соображениями. Епископы и старцы все же посоветуют брать виру, т. е. денежный штраф, за преступление (т. е. откупаться деньгами). Изобрели и хитрый предлог: мол, много войн, а деньги пойдут «на оружие и на коней». За преступление с провинившегося по закону брали немалые деньги: за убийство дружинника или представителя администрации князь брал огромную сумму – сорок гривен. Выплатить такую сумму могла только вся община. Впрочем, та «вира» шла не в карманы мздоимцев, как бывало порой, а на закупку оружия и оснащение войска, т. е. в пользу державы.
Древняя Русь выглядела в смысле наказаний куда цивилизованнее Европы да и всего остального мира, где виновные зачастую подвергались самой что ни на есть лютой казни. Кстати, казнь служила и нравоучительным целям. В этом вопросе также была своя табель о рангах: в средневековой Франции стационарная виселица служила знаком могущества сеньора: у герцога она была о шести столбах, у барона – о четырех, у шателена – о трех, а у прочих – всего лишь о двух. Во многих странах вора просто вешали выше или ниже – в зависимости от размеров кражи. Повешение считалось бесчестной казнью, а отсечение головы – привилегированной. В Китае, например, все обстояло наоборот: там считалось зазорным утратить какой-либо член, и, может быть, именно поэтому возникла такая хирургическая, требующая высокой квалификации казнь, как рассечение на тысячу кусков – на мраморном столе, при помощи ножей разнообразной формы, каждый из которых предназначен для одной операции: для вырывания глаз, для удаления половых органов, для рук, для ног и т. д. В Древнем Риме даже рабы имели своего палача. Столь тщательные регламентации не встречаются в Европе, где все стараются упростить, удешевить.
В Риме периода империи поджигателя подвергали сожжению («подобное подобным»), фальшивомонетчикам на Руси «заливали теми их воровскими деньгами горло», существовал обычай казнить строителя, если в рухнувшем доме погибал его хозяин; но если погибал сын хозяина – казнили сына строителя. Любовников за прелюбодеяние обоих вместе закапывали живьем, а в Древней Индии укладывали на раскаленное ложе либо же заставляли совокупляться с раскаленным манекеном. В Германии вбивали в сердце насильника дубовый кол, причем первые три удара получала право нанести сама жертва сладострастника. Древние германцы перебежчиков вешали на деревьях, а трусов топили в грязи. В целях большей выразительности часто казнили вместе с животными: иных воров вешали рядом с двумя волками или собаками, отцеубийц топили в мешке в обществе петуха, обезьяны и змеи. Важно подчеркнуть, что со времен Владимира в русскую судебную практику входят такие понятия, как «испыта», т. е. разбирательства, расследования, дознания. «Русская Правда» уже предусматривает участие в дознании свидетелей – «видоков» и «послухов», чего ранее не знали на Руси. Положено начало следственной работе, появляются на Руси зародыши первых институтов дознания и сыска.
Народ всегда требует хлеба и зрелищ. Хлебосольство князя Владимира общеизвестно. Русские, как и все, любят пиры да празднества. Князь устраивал пиры не только для бояр и знати, но и для народа. Пиршества происходят преимущественно в церковные праздники или в дни крупных событий. Он созывал народ отовсюду, кормил, поил пришедших, раздавал неимущим потребное и, заботясь о тех, которые сами не в состоянии были явиться на княжий двор, приказывал развозить по городу пищу и питье. Летопись под 996 г. рассказывает, как он после постройки Десятинной церкви сотворил «праздник велик в то день боляром и старцем градским.». После победы над печенегами он «створи праздник велик, варя 300 провар меду. И созывайте боляры своя, и посад-никы, старейшины по всем градом, и люди многы» на праздник Успенья, «сотворяше праздник велик», сзывая «бещисленое множество народа.». «И тако по вся лета творяше». Пиры той поры нельзя сводить к заурядным придворным увеселениям или общинным попойкам. Это форма общения княжеской власти с народом, орудие укрепления ее престижа в народе. Пиры переживают эпоху Владимира и проходят через весь период Киевской Руси. Кстати, в берестяной грамоте № 3, что найдена была в 2007 г. при раскопках в Кремле, ее автор дает указание кому-то: «Велено вместе есть!» (гласит перевод). В такие дни князь часто откликался на нужды и пожелания ближних. Летопись указывает, что на княжьих пирах его дружинники, бывало, подопьют – и начнут роптать на князя: «Горе головам нашим: едим деревянными ложками, а не серебряными». Выслушав эти жалобы, решил Владимир уважить воинов и повелел исковать серебряные ложки для дружины, сказав: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиной добуду серебро и золото.» По сути дела, великий князь являлся заложником своих дружинников, ибо полностью зависел от них.
Летописцы обращают внимание на заботу князя Владимира о болящих и скорбящих. О том же говорит и Иларион: «Кто поведает многие твои ночные милостыни и дневные щедроты, к убогим творимые, к сирым, к болящим, к должникам, ко вдовам и ко всем требующим милости!.. Когда услышал ты, о честной, не оставил, услышав, сказанного, но делом довершил, просящим подавая, нагих одевая, жадных и алчных насыщая, болящим всякое утешение посылая, должников выкупая, рабам свободу давая. Твои щедроты и милостыня ведь и ныне людьми поминаются, паче же пред Богом и ангелами Его.» Скажем, когда Владимир поставил церковь Преображения в Василеве, он устроил там грандиозный праздник, созвав огромное число бояр, посадников, старейшин из всех городов и огромное количество народа, и раздал убогим триста гривен. Вернувшись в Киев, он и здесь сотворил праздник велик. Эти черты Владимира отмечают и другие жизнеписцы. Иаков Мних видит в отзывчивости князя признак его святости. «По делам разумейте святого», – пишет он. «Прежде всего милостыню творил князь Владимир, если немощный или старец не мог дойти до княжеского двора и взять необходимое, то посылали им на двор». Милостью его пользовались не только в его доме, «но и по всему граду, не в Киеве одном, но и по всей Русской земле, и в градах, и в селах». Всюду находил он тех, кто нуждался в его помощи (нагие, голодные, больные и т. п.). Нестор пишет, что князь постоянно спрашивал у проповедника: «Болен ли кто? И где?» Этих сведений столь много, что нет оснований подозревать в неискренности источники. Видимо, князь в самом деле проникся верой к библейскому слову, желая служить ближним, искупая былые грехи, коих у него было немало. Одним словом, Владимир «всех жаловал, одевал, кормил и поил». Не потому ли и в памяти народа он сохранился как Владимир Красное Солнышко, а в былинах предстает как всенародный любимец, «ласковый князь»?! О пирах «ласкового князя» народ вспоминал и столетия спустя с благодарностью. Княжеские пиры, напомним, в то время были своеобразной формой братства и перераспределения богатств.
