Безуспешно. У него ничего не получалось. Руки оказались слабоваты, не хватало силы подтянуться.
Стиснув зубы, он сделал еще одну попытку.
Никак.
Он побагровел, сердце бешено бухало в ушах.
«Сейчас тебя хватит инфаркт и ты свалишься отсюда и помрешь, как последний кретин, погеройствовать решил».
И если рациональная, осторожная часть его сознания говорила ему, что надо бросить эту затею, сесть в машину и поехать в полицию, то другая, принадлежавшая упрямому ослу, требовала не сдаваться и попробовать снова.
На этот раз, вместо того чтобы подтягиваться на руках, Итало с трудом задрал повыше свою больную ногу и поставил ее на край стены. Теперь было полегче. Никто никогда бы не подумал, что он способен на такое усилие. Он подтянулся и вскоре переполз на крышу своего домика.
Полежал немного, распластавшись, приходя в себя, переводя дух и ожидая, когда сердце, колотившееся как сумасшедшее, сбавит обороты.
Спуститься было куда проще. Старая деревянная лестница, служившая для сбора черешни, стояла у стены дома.
По ту сторону ворот Алима сидела на капоте машины, скрестив руки на груди и пыхтя.
— Садись в машину. Я скоро.
Итало проник в дом, не зажигая света. Прошел через гостиную, вытянув руки вперед, и не заметил сундука, который использовал как стол, когда смотрел телевизор. И со всей силы влетел в угол здоровым коленом. В глазах потемнело. Он перетерпел боль, ругнулся сквозь зубы и мужественно направился к старому шкафу, открыл створки и как сумасшедший стал рыться в чистом белье, пока не ощутил под пальцами успокаивающий холод стали.
Закаленной стали его двуствольной беретты.
— Ну, теперь поглядим… Чертовы сардинцы. Поглядим. Я сейчас вас выпру на ваш остров. Выпру как миленьких.
И он заковылял, прихрамывая, в сторону школы.
ПАЛМЬЕРИ ЗАСУНЬ СВОИ КАСЕТЫ СЕБЕ В ЗАД
Огромные красные буквы занимали всю дальнюю стену класса технических средств обучения. Буквы, кривые, как артритные пальцы, наезжали одна на другую, одной и вовсе не хватало, но послание было понятным, совершенно недвусмысленным.
Пьерини написал эту фразу, теперь настала очередь остальных.
— Ну! Чего ждете? Пока день настанет? Пишите! — Он принялся подначивать Баччи: — Чего стоишь столбом, толстяк? Мозги растерял или, может, боишься?
На лице Баччи было то же безнадежное выражение, какое появлялось всякий раз, когда мать вела его к стоматологу.
— Да что на вас на всех нашло?! Пишите что-нибудь! Отупели что ли? — Пьерини подтолкнул Баччи к стене.
Баччи встрепенулся, словно хотел что-то сказать, но потом нарисовал жирную свастику.
— Хорошо! Прекрасно. А ты, Ронка, чего ждешь?
Ронка не заставил себя упрашивать, тут же взял баллончик и принялся за работу:
ДИРЕКТОР СОСЕТ У ЗАМДИРЕКТОРА
Пьерини одобрил.
— Классно, Ронка. Теперь твоя очередь. — Он подошел к Пьетро.
Пьетро опустил глаза и уставился на носки своих тапок, ком в горле вырос до размеров батона. Баллончик с краской он перекладывал из руки в руку, словно тот был горячим.
Пьерини ударил его по затылку:
— Ну что, Говнюк?
Пьетро не шевельнулся.
Он ударил его еще раз:
— Ну?
«Не хочу».
— Ну?
Этот удар был уже посильнее.
— Не… не хочу… — выдавил наконец Пьетро.
— Это еще что такое? — Пьерини, казалось, не удивился.
— Не…
— С чего вдруг?
— Не хочу и все. Не буду…
Что ему может сделать Пьерини? Самое серьезное — сломать ногу, или нос, или руку. Но не убьет же.
«А ты уверен?»
Это не страшнее, чем тогда, когда он, еще маленьким, упал с крыши трактора и сломал ногу в двух местах. Или когда отец поколотил его за то, что он сломал его отвертку. «Кто тебе разрешил, а? Кто тебе разрешил? Сейчас я тебе покажу, как брать чужое». Он отлупил Пьетро выбивалкой для одежды. И Пьетро целую неделю не мог сидеть. Но все прошло…
«Ну, избейте меня уже и отстаньте».
Ему хотелось упасть на пол. И свернуться, как еж. «Я готов». Пусть вздуют его, пусть пинают ногами, но он ни единой буквы не напишет на этой стене.
Пьерини отошел и сел на учительский стол:
— А спорим, дорогой Говнючок, что сейчас ты все напишешь… На что спорим?
— Я… не… буду… ничего писать. Сказал — не буду. Бей меня, если хочешь.
Пьерини с баллончиком в руке подошел к стене:
— А если я, вот тут вот, сейчас напишу твою фамилию? — он указал на свою фразу. — Напишу Пьетро Морони огромными буквами? А? А? Что ты сделаешь?
«Это слишком…»
Как можно быть таким злым? Как? У кого он научился? Такой обязательно тебя проведет. Ты пробуешь отбиваться, но он все равно тебя проведет.
— Ну? И что же мне делать? — спросил Пьерини.
— Пиши, мне все равно. А я тем более ничего писать не буду.
— Ладно. И всё свалят на тебя. Скажут, что это все ты написал. Тебя выгонят из школы. Скажут, что это ты все поломал.
Атмосфера в классе стала нестерпимой. Словно там работала разогретая до предела печь. Пьетро чувствовал, что руки у него заледенели, а щеки пылали.
Он оглянулся.
Злость Пьерини, казалось, струилась из всего вокруг. Из стен, измалеванных краской. Из желтых неоновых ламп. Из обломков разбитого телевизора.
Пьетро подошел к стене.
«Что мне написать?»
Он попробовал представить себе какую-нибудь ужасную картинку или фразу, но ничего не получалось, перед глазами у него стоял один и тот же образ.
Рыба.
Рыба, которую он видел на рынке в Орбано.
