Для этого треста объединенной торговли выстроил громадный дом на Варварской площади под наименованием «Деловой двор» 4*.
Я не сомневаюсь, что С.И. Четвериков считал за особое удовольствие принимать у себя в доме Н.А. Второва и его отца и пожимать им крепко руки, чтобы они только побольше у него купили товару *.
А.С. Суворин оставил на меня очень приятное впечатление, он, несомненно, любил Россию и русских и жалел их от тех неурядиц, происходящих в то время, и старался всеми силами и способами устранить их в пределах его возможностей. Все его разговоры не нахожу возможным передавать в данное время.
Алексей Сергеевич показал мне всю свою редакцию и типографию. В редакции были для всех ответственных работников хорошие большие кабинеты, хорошо обставленные; была зала с хорошей роялью, где его сотрудники могли развлекаться, петь и танцевать; был буфет. Со многими своими сотрудниками он меня познакомил, приходя в их кабинеты для прочтения передовых статей, назначенных на другой день появиться в газете. В типографии он подходил к рабочим запросто, с ними здоровался, смеялся и шутил; как заметно, они к нему относились с доброжелательством и с расположением; метранпажа Алексей Сергеевич особенно ценил, долго с ним разговаривал.
Осенью началась революция. Нужно было случиться так, что моя улица, где стоял мой дом, была одна из первых, где произошло убийство городового с целью, как потом узналось, терроризировать полицию и горожан. Как раз в этот день утром мною получено было известие от фабриканта мебели Шмита, уведомление, что заказанная мною мебель год тому назад готова и будет доставлена мне утром следующего дня, с просьбой очистить эти комнаты от имеющейся в них мебели. Вечером этого дня, проходя по гостиной, очищенной совершенно от мебели и других вещей, а потому получавшей особенно сильный резонанс, услыхал выстрел, как будто бы происшедший в этой комнате. Мне сейчас же сообщили, что убит городовой кем-то, успевшим скрыться. Убийство городовых продолжалось и в других частях города, и по распоряжению начальства они были сняты со своих постов, и улицы остались без охраны, с увеличением грабежей и других уголовных преступлений. По улицам города разъезжали патрули из кавалерийских солдат, требующих от едущих на извозчиках поднятия рук.
Жизнь изо дня в день делалась все хуже и неспокойнее. Оптовая торговля хотя шла как будто бы своим порядком, но амбары закрывались рано, чтобы дать возможность служащим, живущим на окраинах, добраться домой засветло.
Однажды, когда я ложился спать, раздались орудийные выстрелы, как мне казалось, недалеко от моего дома. Выстрелы продолжались довольно долго, сильно всех нервируя. На другой день узнали: бомбардировали какое-то частное реальное училище в Лобковском переулке, близ Чистых прудов, занятое революционерами, не пожелавшими сдаться и выйти из училища 6*.
Какое же мое было удивление, когда потом пришлось узнать, что среди этих революционеров был мой пятнадцатилетний сын, по развитию еще совершенный мальчик 7*. Он жил со своей матерью, вышедшей замуж за присяжного поверенного по бракоразводным делам, крещенного еврея 8*. Мальчик не имел никакого присмотра, сошелся с весьма сомнительными людьми, с которыми начинял бомбы взрывчатыми веществами, и с ними очутился в Лобковском переулке и только по счастливой случайности не был арестован. Когда училище начала обстреливать артиллерия, то он и другие его сверстники-товарищи перепугались, и эти «герои» взобрались на крышу дома, а с нее перебрались на крышу соседнего дома, откуда попали на чердак и по черной лестнице спустились во двор и благополучно разбежались по домам.
Вскоре после этого началась бомбардировка фабрики Шмита, уничтоженной и сожженной артиллерийским огнем, с громадными запасами сухого и дорогого лесного материала; в то же время сгорела и моя мебель, не вывезенная ко мне из-за начавшейся забастовки рабочих фабрики 9*.
В одно из воскресений я решился пойти к В.А. Хлудову, жившему на Черногрязской-Садовой, близ Земляного вала, чтобы узнать о положении дел в Москве, как к самому близкому моему соседу, так как газеты в это время не выходили.
В это время громадная толпа революционеров, собравшаяся на Каланчевской площади, добивалась пробиться к Красным воротам, но редкая цепь солдат обстреливала и не допускала ее. Подходя к хлудовскому тупичку, где находился дом Хлудова, я отчетливо услыхал визг пуль, впивавшихся в деревянную перегородку палисадника, почти рядом со мной, но я прошел благополучно в тупичок, где узнал, что только что была убита какая-то женщина, вышедшая из ворот дома. Посидев у В.А. Хлудова часа два, я решился отправиться домой, тем более что в это время стрельба уменьшилась, слышались только редкие выстрелы. Проходя мимо дома Трындина, стоящего на площади Земляного вала (снесенного в октябре 1936 г.), я заметил собравшуюся большую толпу народа, смотрящую на борьбу революционеров и войска; в это время раздался выстрел, и [я] увидал падающего мужчину, находящегося в числе зевак. Толпа быстро ринулась в разные стороны, увлекая меня с собой. На площади Земляного вала близ Басманной толпа остановилась, и один из бежавших со мной рассказал мне, что убит был какой-то гражданин, осуждавший революционеров, каким-то рабочим, стоявшим с ним почти рядом. Публику это убийство так ошеломило, что все бросились бежать. И стрелявший успел скрыться.
На другой день в Москве сделалось гораздо спокойнее; говорили: революция сорвана, и дальнейших крупных осложнений ждать нельзя. Я решился после занятий, кончавшихся в то время гораздо раньше, осмотреть места вчерашних сражений. На Красной площади был подбит столб, на котором помещались телеграфные или телефонные провода, много было побитых зеркальных окон в магазинах и в рамах жилых помещений, тоже почти у всех фонарных столбов стекла, многие из столбов были поломаны, почти на всех домах была отбита штукатурка. Вид улиц был печальный и неприятный, пешеходов и проезжих было очень мало, как будто в городе жизнь замерла; от всего этого у меня осталось впечатление весьма тяжелое. Пересекая площадь Красных ворот, увидал стоящего полицейского и по тротуару идущего рабочего, нужно думать, выпившего, сильно ругающего городового и грозящего ему кулаками, вдруг раздался выстрел — и ругающийся рабочий упал на землю мертвый, но откуда последовал выстрел, я так разобрать не мог, но только не от городового, которого рабочий ругал. Я отправился в Яузский полицейский дом, находящийся невдалеке от Красных ворот, о чем рассказал дежурившему полицейскому с просьбой взять убитого рабочего, с надеждой, что он, быть может, еще жив. Получил ответ: «Не беспокойтесь. Будет убран, на улице не останется».
Через несколько дней после этого отправился на Казанскую улицу в Сущеве, где жил наш крупный служащий Т.И. Обухов, уже с неделю не приходивший в Товарищество на работу. Ходили слухи, что около дома его жены были устроены баррикады и где происходила серьезная борьба.
На баррикаде я встретил какого-то студента, разрешившего мне пройти к дому Обуховой. Т.И. Обухов и вся его семья сидели, запершись в своей квартире, жалуясь, что в течение нескольких суток голодали, так как им не давали разрешения на выход на улицу, и питались остатками муки, круп, ежеминутно волнуясь, что их деревянный дом сгорит.
Еще до начала революционных выступлений мне пришлось вести переговоры с Н.А. Найденовым о покупке Ярцевской мануфактуры. Мне пришлось услыхать, что хозяйка этой мануфактуры Вера Александровна Хлудова тяготится ею от невозможности приискать дельного подходящего человека, а потому это предприятие можно было бы купить за дешевую цену. Бывшие руководители этой фабрики успели значительно расшатать это хорошее дело, и оно в данное время требовало большого внимания и ухода.
Н.А. Найденов присоединился к моему желанию и добавил, что у него имеется лицо, хорошо знакомое с В.А. Хлудовой, он с ним переговорит и через него постарается выяснить все условия и, кроме того, сказал: «Был Сергей Сергеевич Корзинкин с предложением приобрести у него паев Товарищества Большой Ярославской мануфактуры на сумму два миллиона рублей, так отчего же нам и их не купить, если вы согла
