одного подразделения, передвигающихся открыто или маскируясь по лесным дорогам и тропинкам.
«Хозяину. Гарнизон Мышинец почти удвоился. Прибыли два танковых батальона, полк пехоты и до роты связистов. Матросов».
«Хозяину. Через Бютов за день прошло 26 эшелонов с людьми и техникой — на семи техника тщательно закрыта брезентом. Солдаты шумят о какой-то новинке, придуманной фюрером, которая спасет Германию. Матросов».
«Хозяину. Из Восточной Пруссии через Мышинец и Чарня на Ольшаны и далее на Бараново двигалась колонна мотопехоты, танков и автомашин. Матросов».
Шумит пограничный лес, наполненный ветром, людским гвалтом и рокотом моторов. Укрепляется линия вражеской обороны. Все брошено, чтобы отдалить последний час. А неподалеку от сонмища гитлеровских частей и подразделений, прикрывшись лесной глухоманью, отстукивает советский радист: «Та-та-та… ти-ти-ти…»
Грядет возмездие…
4. «Данные нужны немедленно!»
«Матросову. От вас поступили ценные данные о строительстве и системе оборонительных сооружений противника в прифронтовой полосе. Не менее важны для нас сведения, присылаемые вами, о передвижениях мотопехоты и танковых частей из районов Восточной Пруссии к переднему краю. Молодцы! Хозяин».
— Дайте мне почитать… И мне… И мне…
Фазлиахметов не ожидал, что так взволнует его друзей полученная радиограмма. Он ее огласил при всех торжественно-медленно, громко. Оказывается — мало. Дайте, товарищ командир, прочитать самим, дайте минутку подержать в руках, словно дорогую награду! Кто был на войне в удалении от родной части, кто выполнял задания за линией фронта, тот не осудит восторженности разведчиков, поймет их внутреннее состояние. «Молодцы!» Одно дело — услышать это перед строем, когда все безотлучно рядом, и совсем иное, когда тебя и твоего старшего начальника разделяют сотни и тысячи километров…
Фазлиахметов подошел к каждому, обнял и произнес душевно: «Спасибо, братцы!» Потом взял радиограмму, поджег ее над самодельной пепельницей, растер пепел:
— Ну что ж, за работу…
Голос был снова будничным, словно работа находилась в родном городе, совсем неподалеку за фабричной проходной. Командир распределил задания, посоветовал, на что сейчас нужно больше всего обращать внимание, предупредил: максимум осторожности, боевой собранности! В Ольшине и Завадах расквартировались жандармы. Позавчера и вчера осмотрели в деревнях все надворные постройки, ощупывали шомполами каждую копешку сена. Один из друзей сообщил, что с особым пристрастием расспрашивали, кто из жителей ходит в лес, чьи это следы, ведущие от дровяного склада в чащобу. Значит, заключил командир, мы должны насторожиться, иначе до беды недалеко. Тяжело в землянках? Да, тяжело! Холодно. Сыро. Топить нельзя. Выйти днем нельзя. Но что поделаешь? И за то, что имеем, огромное спасибо польским друзьям! За эти землянки, так замаскированные, что, находясь рядом, поблизости, их не найдешь. За хлеб и картошку, которыми делятся, будто с членами своих семей.
Разведчики понимали своего командира: он покидал базу на двое суток и, естественно, беспокоился. Не за себя — в первую очередь за них. Прифронтовая полоса действительно наводнена войсками и, следовательно, подразделениями абвера, гитлеровской контрразведки.
Фазлиахметов ушел первым, ему еще нужно пройти километров шесть-семь, чтобы встретиться с Борисом, как звали разведчики одного молодого поляка. Он ненавидел фашистов люто. Ничего не боюсь, говорил, на любой риск пойду, лишь бы победить их! Будучи механиком по специальности, Борис ездил в богатые семьи, чтобы отремонтировать какую-нибудь домашнюю технику. А по пути Борис, отличавшийся исключительной наблюдательностью, запоминал и номера машин, и малейшие изменения в расстановке часовых, и слово, брошенное случайно гестаповцем при проверке документов.
Однажды Борис рассказал Фазлиахметову, что немецкий солдат, осматривая у контрольно- пропускного пункта крестьянские сани, нет ли в них под соломой оружия или мин, вдруг побледнел, кинулся к напарнику:
«Майстертод!» И указал глазами, полными страха и подобострастия одновременно, на приближающуюся легковую машину. Врассыпную разбежались с проезжей части шоссе другие солдаты, замерли на обочине. Мигом был поднят шлагбаум, который словно бы тоже застыл в фашистском приветствии. В машине сидел майор, тот самый, что занимал вместительный особняк в центре Мышинца: около его дома постоянно сновали люди, беспрестанно подъезжали машины с офицерами в званиях выше, чем майор. Выходит, птица важная! По следам Бориса группа Фазлиахметова вышла на майора, взяла его под наблюдение. Он оказался абверовским начальником, прозванным «майстертод» — мастером смерти. Но тогда еще не знал Фазлиахметов — это потом выяснилось, когда вернулся в штаб фронта, — что специально для охоты за ним, за его группой прислали «майстера» в Мышинец.
На сегодняшнюю встречу Борис пришел под видом землекопа, только что закончившего задание жандармов и возвращающегося домой. Шапка, лишь в далеком прошлом имевшая право называться заячьей, — до того она вытерлась; куртка вроде наших российских ватников, с дырами, из которых торчала вата; на ногах бахилы. Двадцатидвухлетний парень превратился в истомленного непосильным трудом мужика, лишь глаза сверкали молодо, приветливо.
— День добры…
— Здравствуй…
— Поленница. Через час…
В поленнице, укрытой кустарником, остались лопата, ватник и шапка; вместо них на Борисе, вернув ему прежний возраст, оказалось полупальто, зимняя шапка с ушами, портфелеобразная сумка с инструментами. Он снова стал механиком. Тут же, на холоде, съели они с аппетитом по куску хлеба с салом. Борис знал, что советский друг на голодном пайке, и не забывал при встрече подкормить его. Только после этого он доложил с военной четкостью, что видел, слышал, разузнал. В деревне Чарня на место артиллеристов, убывших на передовую, прибыла танковая часть: танков — двадцать, разного рода технических летучек — тут Борис знал, что к чему, — десять, автомашин пустых, с одними лишь водителями, — тридцать. Причем машины новенькие. Вскоре из школы, где, по всей видимости, обосновался штаб, вышел интендант, взял солдат — целую команду, поджидавшую его, и направился к солтысу, вызванному в постарунок (полицейский участок). Даже не поздоровавшись, интендант потребовал, чтобы через час во двор столовой были доставлены два-три поросенка и телка или бычок: танкисты, мол, устали, и их нужно немедленно накормить вкусным, молодым мясом. Скажите жителям, что вермахт за все заплатит. И назвал часть с полевой почтой 04765-Д.
— Откуда они пришли? — спросил Фазлиахметов.
— Из Бютова, это точно!
— Какие опознавательные знаки на машинах?
— Там, где бывают знаки, все замазано…
Фазлиахметов знал, что гитлеровские части имели на технике различные знаки: дубовый лист, вепрь, черный крест в овале и щит, мчащийся кабан, трясогузка… Помнится, одному разведчику из отряда «Москва» удалось увидеть на машинах под глухо застегнутым брезентом римскую цифру «V», а справа от цифры — оскаленную волчью морду. Это, оказалось, были химики.
— Борис, это очень опасно, но надо узнать, что они там замазали, какие знаки.
Попрощавшись с Борисом, командир сам направился в Чарню. Благо в нее согнали сотни три окрестных жителей на земляные работы — среди них можно было без труда затеряться. Артиллеристов,
