которых и он видел здесь недавно, действительно уже не было. В городок продолжали прибывать танки. Они, как и легковые машины, тоже не успели растерять свежести заводской покраски. В мыслях мелькнуло: вот бы авиацию вызвать! А почему бы и нет? Командир вернулся на базу. Ноги гудели. Тело промерзло, казалось, насквозь. Мучительно хотелось есть: в Чарне удалось подкрепиться лишь миской пшенного кулеша.
— Как тут у вас?
— Мы с добычей, — ответил за всех Гришин. И они наперебой докладывали о батальонах и полках, стягиваемых в резерв; о новых линиях полевого телефона; о потоке раненых — их размещают даже в частных домах. «А это, — довольно проговорил разведчик, — Вера передала».
И он протянул командиру конверт, подобранный около железнодорожной станции Верой — русской девушкой, сбежавшей с фашистской каторги и нашедшей временный приют у поляков. На конверте торопливым, нервным почерком были обозначены цифры уже знакомой полевой почты: 04765-Д.
— Подбросим летчикам работу? — спросил Фазлиахметов. Гришин понял, что ему надо развертываться. И в перовую очередь — он знал это по прежним сеансам — пойдет перечисление точных координат скрытых войсковых резервов. Точка — тире, точка — тире. Сейчас его радиограмма желанно вторгнется в планы, утвержденные ранее, подкорректирует их частично, чтобы авиация могла беспощадно накрыть цели — еще свеженькие, еще тепленькие, как любит выражаться командир группы.
Рассвет следующего дня запомнился густыми бомбовыми взрывами. В низком багровом небе вспыхивали зенитные залпы. Но уже поздно: краснозвездные самолеты превратили землю вокруг в подобие лунного ландшафта. Горели танки. Горели автомашины. С шипением и адским треском лопались бочки с горючим. Беспомощно и одичало метались по деревне вражеские солдаты и офицеры — полураздетые, обезумевшие.
В землянке, укрытой лесом, разведчики обнимали командира, а он — их. Пусть в предстоящем сражении они не побегут в цепях атакующих, не будут нажимать гашетки пулеметов — их солдатская доля уже вливается в завтрашнюю победу!
Потом снова воцарилась тишина, начиненная пороховой гарью. Не заботясь особенно о маскировке, спешно свертывались гитлеровские учреждения в Бютове, Мышинце, Пшасныше. Кстати, в Мышинце — Фазлиахметов видел это своими глазами — из абверовского особняка вытаскивали чемоданы, наверняка с награбленным добром. Секретную документацию в них едва ли будут перевозить. «Майстертод» лично руководил погрузкой, нетерпеливо постегивая стеком по начищенному сапогу. Ну, если абвер спешит с чемоданами, значит, конец…
Берлинская верхушка всячески маскировала бегство. В Ольшине перед жандармами выступил ответственный сотрудник министерства Геббельса. Он не приводил никаких фактов, не говорил ни о чем конкретном — только стучал по трибуне: «Мы их повернем назад!» Жандармы без прежнего энтузиазма хрипло орали: «Зиг хайль!»
А тетива предстоящей битвы натягивалась все туже, туже. Хозяин просил Матросова напрячь все силы, чтобы информировать его каждодневно: о передвижениях войск, о концентрации резервов, о крупных целях для советской авиации. Все чаще задания кончались словами: «Данные нам нужны немедленно!» И донесения шли, шли…
«Хозяину. На участке Хожеле — Миловидь обнаружена крупная танковая часть: танков — 40, орудии ПТО — 50, мотоциклов — около 70, мотопехоты — до 250 человек. Матросов».
«Хозяину. Наблюдаю отход танковой части из р-на Дылево через д. Ольшин на Мышинец: танков — 30, много автомашин. Матросов».
«Хозяину. Из р-на Хожеле отходит крупная танковая часть. Следим за ее дальнейшим маршрутом. Матросов».
«Матросову. Благодарю за информацию, следите за передвижением войск непрерывно… Особое внимание группам танков и артиллерии. Хозяин».
«Хозяину. Через наш узел прошли эшелоны с дивизией «Великая Германия». Матросов».
Из штаба фронта поступило задание: с особым вниманием, не считаясь с риском, наблюдать за танковой дивизией «Великая Германия». Она, подчеркивалось в радиограмме, является наиболее мощной на этом участке и к тому же фанатически преданна Гитлеру. Важно знать буквально каждый поворот бронеколонн.
Разведчики поняли: надо собрать воедино свои силы, свою волю, мужество, смекалку, но «Великую Германию» не выпускать из поля зрения ни на миг. В действие пришли и те помощники Фазлиахметова, которые находились на других, отдаленных рубежах.
И вот новая радиограмма: на дорогах — далее следовали координаты — видим танки с теми же выявленными Борисом знаками, что и в эшелонах, о которых докладывал. «Великая Германия» сосредоточилась в районе… По всему видно, что готовится для контрудара.
…Наконец в многостраничном томе архива находим последнюю радиограмму, полученную Матросовым:
«Бойцами вашей группы своевременно обнаружена переброска танковой дивизии «Великая Германия» из Восточной Пруссии к фронту. Всему личному составу группы объявляю благодарность. Хозяин».
С востока нарастал тяжелый, беспрерывный гул. Кажется, земля дрожала. Лес дрожал. Насквозь забиты дороги техникой, солдатами. Они уже не кричали «Зиг хайль!»
Фазлиахметов смотрел на эти бегущие в панике толпы и вспоминал Подмосковье, первый свой выход в тыл врага: тогда гитлеровцы были спесивы, наглы. Значит, сбита эта спесь…
А потом неподалеку от Ольшина из дыма, из грохота показались родные лица бойцов: на шапках- ушанках сверкали красные звездочки. В кирзовые сапоги въелась пыль сотен и сотен дорог. Командир 139-й дивизии принял рапорт Фарида Фазлиахметова, долго и как-то непривычно торжественно держал в руках удостоверение, в котором руководитель разведгруппы именовался Александром Матросовым, и, не обращая внимание на собравшихся офицеров, принялся обнимать разведчиков, приговаривая:
— Герои… Настоящие герои…
Про тот день Фазлиахметов больше не помнит ничего. Он тогда уснул, как убитый, и проспал чуть ли не сутки…
Зато сейчас все эти дни — тяжкие, огневые — встают в памяти совершенно отчетливо. Фарид Салихович рассказывает о встречах с разведчиками, со своими фронтовыми друзьями. Все они успешно трудятся.
Фарид Салихович о себе молчит, больше говорит о других, особенно о Чеклуеве, своем любимце. Сам Фарид Салихович вырос в крупного и талантливого инженера. Секретарь парткома сказал нам: «Прекрасный работник. Прекрасный коммунист. За ним не нужен контроль — он сам себе самый строгий контроль. За одно я в обиде на него — ни словом за все время не обмолвился о своей фронтовой жизни, полной доблести и геройства. Оденет ордена на праздник, спросят товарищи, за что, Фарид, удостоился, улыбнется, пожмет стеснительно плечами, дескать, за войну. И опять молчит…»
Да, это правда — Фарид Салихович не из разговорчивых. Он снова и снова твердит нам: все воевали, вся страна, весь народ.
Недавно Фарид Салихович ездил в Польшу, посетил те места, где когда-то приходилось действовать скрытно, тайно, как и положено бойцу-разведчику.
— Не узнать деревень и городов, приютивших нас в сорок четвертом, — раздумчиво и взволнованно говорит Фарид Салихович. — Польша отстроилась, помолодела благодаря золотым рукам своего народа. Я низко-низко поклонился всем, кто помогал нам в суровую пору. И они отвечали мне, как и в ту пору, любовью…
Пусть эти строки дойдут и до наших польских братьев. Ничто не забывается. Все свято хранится в сердце…
