– Запомни одно. Без меня ты из песков не выйдешь. Силы в тебе много, но духом ты слабенек. Нам друг без друга отсюда не выбраться. Запомни! А теперь пора идти.
Василий встал. Выкопал флягу из песка. Повесил на ремень, вскинул оружие и мешок на плечо и зашагал на юг.
Пораженный, Игорь рассеянно собрал пожитки и поплелся за ним.
Черные пески
Уже на первом километре Панаев почувствовал, как ослабел, и только теперь вспомнил, что они ничего не ели весь день. Аппетит пропал совершенно.
Пройдя еще километра три, Панаев снял вещевой мешок с плеч и достал два квадратика пиленого сахара.
– И ты подкрепись. Не ели ведь.
– Давай.
Панаев положил кусок сахару в рот и попытался его сосать. Однако сахар лежал во рту, как обломок кирпича, - не давал сладости. Василий вынул его изо рта и удивленно осмотрел. Потом опять положил на язык. Кроме боли, кусочек никакого другого ощущения во рту не вызвал.
– Не растворяется, - сказал Игорь, тоже мучаясь с сахаром. - Слюны нет. Давай помочим.
Панаев посмотрел на Игоря - глаза у него были нормальные. Согласился:
– Давай.
Они капнули на тот и другой кусок по нескольку капель воды и, положив сахар в рот, принялись сосать…
В эту ночь шли долго и упорно. Несколько раз останавливались передохнуть и снова брели по мягкому, уплывающему из-под ног песку. Пустыня словно издевалась. С наступлением ночной прохлады она возвратила людям часть сил. Но зато на каждом шагу ставила им подножку. Замахнется человек, чтобы сделать большой шаг, а песок под другой ногой осядет, осыплется - получится полшага. Лезет, лезет по крутому бархану изнемогающий Панаев - и вдруг у самого гребня песок поплыл вниз и унес его с собой с тихим шелестом, похожим на сдавленный издевательский смешок.
На рассвете путники свалились от усталости. Прохлада еще держалась в воздухе, можно было бы идти, но сил не осталось. Лежали на холодном песке и дышали, как загнанные лошади - с храпом, высоко вздымая грудь.
В небе тихо разгорался бирюзовый рассвет. Небесный прозрачный купол без единого облачка казался огромной лампой, внутри которой, словно обессилевшие мухи, лежали два погибающих человека.
Отдышавшись немного, солдаты попытались сесть. Ели через силу сухари и сахар. Больше ничего не было. Но пища не проглатывалась. Попадая в горло, еда застревала и вызывала мучительный кашель. Оставив это бесполезное занятие, друзья легли спать.
Это был не сон, а бред, набегающий волнами. Панаев то проваливался в тяжелый мрак, то вдруг видел себя на зеленой лужайке среди берез. Где-то журчал ручей, а он метался и не мог его найти: ручей убегал за березы, будто играл в прятки. Потом вздувались пухлые барханы, похожие на спины дохлых слонов, и Панаев видел, что лежит рядом с распростертым Игорем и вовсе не спит.
Их снова привела в чувство жара. Они очнулись от ощущения мучительной жажды и боли. Осмотревшись вокруг, Яновский увидел все то же бесконечное море песка, залитое солнцем. Стоял огненный день.
– Надо сделать шалаш. Сгорим, - просипел Игорь. «Голос и тот ссохся», - отметил он про себя.
Панаев поднял голову. С трудом встал. Они принялись сооружать палатку.
Целый день пролежали в полусне, в полубреду. Не разговаривали. Не было сил. К вечеру, с наступлением прохлады, немного отошли. Разлили в крышку от фляги остатки воды. Пришлось по неполной каждому. Василий долго держал флягу над пробкой, ждал - не капнет ли. Убедившись, что фляга пуста окончательно, вялым движением швырнул ее в сторону. Он посмотрел на часы. Часы стояли. Солнце ушло за горизонт. Луна еще не взошла. Барханы лежали черные, рыхлые, как сожженная бумага. Панаев завел пружину часов, поставил стрелки на девять.
Ночь была бесконечной. Шли, как больные с высокой температурой: воздух был прохладный, а им было жарко от непосильного напряжения. В голове тлела одна-единственная мысль: «Надо идти. Остановиться - значит умереть». И они шли. Падали. Вставали и опять карабкались на четвереньках по склонам. Иногда песок оплывал, и солдаты скатывались вниз. И снова ползли вперед.
Рассвет застал их лежащими без движения. В середине этого, третьего, дня, когда жара добивала истощенных людей, Игорь как раз и спросил:
– Какое сегодня число?
– Тринадцатое, - ответил Панаев.
– Значит, сегодня…
– Что?
– Умрем.
– Почему?
– Тринадцатое…
Потом они вяло спорили - ищут их или перестали. Три дня прошло со времени их отсутствия. Оба понимали, что поиски, наверное, уже прекращены. Не могут же их искать бесконечно! Обидно: теперь они находились в центре района учений. И до железной дороги осталось не больше двадцати километров. Совсем близко. Здоровому человеку пять часов ходу. А вот им это расстояние теперь уже ни за что не одолеть.
«Если бы я не послушал Яновского, не поддался паническому страху, мы на следующий же день выбрались бы к дороге. Во всем виновата его торопливость, - думал Панаев, но чувство справедливости не покинуло его даже сейчас: - И моя беспечность. Поверил ему. Знал, что парень легкомысленный, и все же поверил. Значит, сам виноват. Нечего на него валить. Жаль стариков. И девушку. По мне, наверное, никто не охнет. Разве товарищи в роте… А вот их жаль. Не переживут родители. Девушка другого найдет. А мать с отцом зачахнут. Сгорят в горе, как мы с ним в пустыне. Жалко их. Хорошие, добрые люди… Сам-то Игорь, конечно, парень неприятный, стилягой, наверное, был в гражданке. А родителей жаль. Сколько же мы прошли? И сколько осталось?»
Панаев сел, стал выводить пальцем на песке цифры. Сначала он написал «двадцать». Это было удаление от железной дороги, на котором их поставили регулировщиками. Затем прибавил еще «двадцать пять». Это был путь, который они прошли во время бури, если считать, что они, сбившись, все время двигались на север. В итоге получилось около пятидесяти километров. Из этой цифры Панаев стал вычитать. В первую ночь прошли назад километров пятнадцать да к вертолету пробежали километров пять днем. Всего двадцать. В ночь на тринадцатое прошли не больше десяти - пятнадцати километров. Значит, осталось до железной дороги еще километров пятнадцать или двадцать. По их силам это на два дня пути. Им, конечно, не выдержать. Трое суток без воды. Половина фляги на двоих не в счет. Два дня без пищи. Сил не осталось. Поддержать их нечем. Сухари, сахар, несколько граммов чаю и соль - вот все, что осталось от неприкосновенного запаса. Да и этим они воспользоваться не могут: во рту пересохло, пищу глотать невозможно.
Страшный, палящий день показался длиннее года. Но настал час, когда и люди и солнце опять свалились на песок в полном изнеможении. Люди радовались, что дотянули до вечерней прохлады. А солнце смотрело глазом, наполненным кровью от ярости, и словно шептало: «Ну погодите, завтра встретимся!»
Яновский и Панаев бросили все: палатки, вещевые мешки, остатки продуктов. Каждая мелочь теперь казалась гирей. Яновский бросил и автомат. Панаев покачал головой, прошептал:
– Нельзя.
Игорь скупым жестом, полным безнадежного отчаяния, дал понять - теперь все равно, все кончено. Панаев тоже не мог нести оружие в руках, оно казалось тяжелым, как ствол пушки. Но бросить его означало
