мастерством. Наша рота поет средне.
После прогулки - вечерний туалет. И наконец дежурный по полку сигналом трубы разносит самый приятный приказ: «Отбой!»
Вот так будет 365 дней за год и 730 за два, с той лишь разницей, что изменятся темы занятий, иногда вклинятся учения или несение караульной службы.
Что же, отпечатать 730 дней под копирку, внести разные занятия, и будет моя книга готова? Вот тут-то и приходит мысль: кому нужна такая книга? И даже обида охватывает: неужели так однообразна и неинтересна солдатская жизнь, что о ней писать нечего!
Не может быть, просто я не разобрался еще как следует в армейской жизни! Чему нас учили в школе на уроках литературы, да и в критических статьях я не раз читал: главное, в художественном произведении должна быть какая-то проблема или конфликт.
Где они у нас, конфликты? Наверное, в сфере строго регламентированной военной службы их просто не должно быть? Но ведь есть начальники и подчиненные, так сказать, «они» и «мы», воспитатели и воспитуемые! У них есть тайны от нас, у нас - от них. Да и «мы» - тоже масса неоднородная. Вот наше отделение, например, - группа людей, связанных общим делом, единой задачей, одним словом - коллектив. Однако выполняет свои обязанности, служит каждый из нас по-своему. Потому что все мы разные. На нас форма одежды одинаковая, а под формой этой мы, как говорится, индивидуальности.
Может быть, в этом и есть конфликт: нас хотят сделать всех одинаковыми, а мы внутренне сопротивляемся! Вот хотя бы я - «не все заглатывай, с ходу», во мне, да и в других ребятах, постоянно топорщится какая-то настороженность.
Армия требует однообразия в форме одежды, в заправке постелей, в понимании уставов, тактических приемов. Значит, и мыслить мы должны одинаково?
Откровенно говорю, это мне не нравится. Поэтому, наверное, и поднимается внутреннее сопротивление, не хочется, чтобы тебя «приводили к общему знаменателю».
Однажды вечером, когда я думал об этих своих затруднениях, ко мне подошел замполит Шешеня и весело спросил:
– Как живем?
Не сдержался я, сказал:
– Не радостно.
– Почему?
– Не хочется штамповаться. Я себе нравлюсь таким, какой есть.
Замполит хорошо понял, что я имею в виду, стал разъяснять:
– Во-первых, вы не один живете на свете. Не обижайтесь на прямоту - вы как человек, как личность еще окончательно не сформировались. В вашем характере еще многое недостроено - кое-где прорехи, а кое-где выступают острые углы, а порой даже мусор обременяет. Вот и надо вам помочь подшлифоваться, пообчиститься. Армия не штампует, не подгоняет всех под один шаблон. Мы лишь добавляем вам новые хорошие качества, которых у вас нет. Главное, чего многим вам, молодым, не хватает, - это социального понимания окружающей жизни и своих поступков. Вот мы и учим вас правильному, марксистскому отношению к действительности и умению владеть современной военной техникой и тактикой. А что касается вашей индивидуальности, пожалуйста, сохраняйте ее на здоровье! Скажу больше: современное военное дело стало таким сложным и разносторонним, что любой человек за время службы в армии только обогатится и ни в коем случае не утратит своих хороших качеств. Вот так, товарищ Агеев.
Слушал я его и думал: вроде бы он прав, но, с другой стороны, ему так по должности говорить полагается, другого он просто не может сказать. А что, собственно, другое? В чем суть этого другого? Почему обязательно нужно отрицать, не соглашаться с тем, что сказал Шешеня? А если он прав? Ведь я подошел к однообразию солдатской жизни лишь с одной стороны. У инженеров, артистов, ученых и даже космонавтов тоже день на день бывает похожим, можно ведь и о их жизни сказать так: проснулся, умылся, позавтракал, пошел на работу, пообедал, опять поработал, пришел домой, поужинал, посмотрел телевизор и лег спать. Но книги-то об этих людях захватывающе интересны. Значит, нужно искать что-то между этим «поел», «поспал» в делах и думах человека.
Ну что ж, попробую поискать!
Сидели мы в курилке, все наше отделение, отдыхали. Только сержанта не было. Не помню, с чего началось, - заговорили о героизме. Нужно ли для совершения подвига быть особенным человеком или это под силу каждому? Любопытно, что все сошлись в одном: подвиг может совершить каждый. Но в доказательство приводили самые разные доводы, иногда прямо исключающие друг друга.
Первым выпалил Дыхнилкин:
– А чего толковать, в песне поют: «У нас героем становится любой!»
– Значит, и ты можешь? - иронически спросил Куцан.
– А что я, рыжий? Сказано: все, значит, и я.
– Силен герой!
– Еще неизвестно, кто на фронте героем станет! - огрызнулся Дыхнилкин. - Думаешь, тихушник какой- нибудь, мамкин сынок, который сейчас дисциплинированный? Да он первый в штаны напустит.
– Любой не может, песня неправильно говорит! - горячо начал Карим Умаров. - Как так любой? Есть такой люди, совсем гнилой… - Карим замахал руками, подбирая слова: - Ну как это по-русски, в серединка, внутренности гнилой!
Соболевский вяло усмехнулся:
– А по-моему, правильно, что любой, и в песне верно сказано…
Я удивился. Обычно Вадим шел вразрез с «официальными истинами», не прямо их отвергал, не в лобовую, но всегда ставил под сомнение, не словом, так жестом; махнет этак пренебрежительно рукой, и ясно: он себе на уме. И вдруг сейчас вот сразу соглашается. Что с ним сегодня? Но я поспешил. То, что дальше сказал Соболевский, было вполне в его манере:
– Все зависит от того, чтобы попасть в струю. В песне как сказано? «Когда страна быть прикажет героем…» Уловил? «Когда прикажет»! Надо из тебя сделать героя - сделают, напишут такого, сам себя не узнаешь! У моего отца в театре все актеры как актеры, и вдруг одного понесли, до небес подняли! А он ничего собой не представляет. Просто в струю попал. Надо было кого-то поднять, вот и подняли.
– Нет, ты неправильно говоришь! - загорячился Карим Умаров.
– Бывает и так, - согласился Куцан.
– Точно! - поддержал Семен Дыхнилкин.
А Скибов Никита, обычно тихий и флегматичный, вдруг возразил:
– Загибаешь. Не видел, значит, ты героев настоящих. Вот у нас в деревне Алексей Лукич Загонов, тракторист. Так у него не в бою - в простой жизни какой-то особый огонь в глазах горит. Такой человек - за что ни возьмется, любое дело в его руках спорится! Он Золотую Звезду редко, только по праздникам нацепляет. Да его и без звездочки видно - герой!
– А у нас, наоборот, тихий-тихий, человек, бухгалтером работает, - возразил Куцан. - И голос тихий, и ходит не шибко, да что там - на ремонт хаты лесу для себя выбить не мог! А на фронте три танка «тигр» гранатами подорвал. Последний уж на его окоп наехал, кружиться стал, чтобы расплющить, а наш дядька Трофим все же улучил момент: отполз по дну траншеи в сторонку и бросил гранату, да прямо танку на мотор сзади. И хана фашисту!
Я тоже высказал свое мнение:
– Каждый в бою может угодить в такой переплет, что потребуются от него дела героические. А вот есть в тебе на это силы или нет - другой разговор!
– Ну а как узнать, в ком есть, в ком нет? - спросил Куцан.
Я пожал плечами:
– Это, по-моему, со стороны определить нельзя. Такое только каждый сам про себя знает. Да и то тайно.
– Ну, напустил туману! - махнул рукой Дыхнилкин. - Недавно в газете указ был - пограничнику звание
