– Пишите больше. Не нужно стесняться. Предлагаю вам быть внештатным военкором. Материалы присылайте мне. Нас интересует…
Пепелов не торопясь принялся перечислять темы: боевая подготовка, самодеятельность, работа ленинских комнат, соревнование, в общем, все, чем живет полк. Потом достал из кожаной папки мой очерк. Меня невольно бросило в краску: почти над каждой строчкой были написаны новые слова и целые фразы. Некоторые абзацы перечеркнуты линиями крест-накрест. На полях много пометок. Почерк у Пепелова был ученический. Некрупные круглые буквы стояли прямо, как солдаты, и завитушек нигде не было - все строгое, деловитое, скупое.
– Я привез вашу рукопись…
Кивнув на страницы, где правки было больше, чем написанного мной, я спросил:
– Что же вам здесь понравилось?
Пепелов мягко улыбнулся:
– Ну это ничего, бывает хуже!
Виталий Егорович стал объяснять пометки в тексте вплоть до точек и запятых. Я слушал его с интересом, хотя и неловкость испытывал за многие свои промахи. Обнаружилась беспомощность в размышлениях, разнобой в изложении и даже грамматические ошибки. Подобный разбор Пепелов делал, конечно, не в первый раз. Он беседовал, наверное, не с одним десятком таких, как я, начинающих. Мне на минуту представились горы заметок, очерков и рассказов на его рабочем столе, и все они выправлены, дотянуты этим умным человеком. Какое железное терпение надо иметь, какую огромную выдержку и любовь к своему делу!
Мы говорили больше часа, а мне показалось, что этот приятный разговор длился несколько минут. Я готов был слушать Пепелова хоть весь день, но у него были другие дела. Укладывая свою папку, Пепелов сказал:
– Перед отъездом я разыщу вас. Посмотрите мою правку, может быть, с чем-то не согласны… - Он сказал это без тени иронии, вполне серьезно, как равный равному.
– Ну что вы, товарищ подполковник.
– Посмотрите, посмотрите, это полезно. Сядьте, спокойно подумайте, попробуйте улучшить. Очерк ваш мы напечатаем.
Я попрощался с Виталием Егоровичем и побежал в роту. На плацу мне встретился замполит Прохоренко.
– Ну что вам сказал писатель? - спросил он.
– Журналист? - поправил я.
– Нет, писатель. Разве Виталий Егорович не сказал вам - он член Союза писателей СССР!…
Я онемел. Первый раз в жизни встретился с живым писателем, целый час говорил с ним и не знал, что он писатель!
Несколько дней жил я под впечатлением разговора с Пепеловым. Кажется, ничего особенного не произошло: консультация начинающего автора. Нет, не простая консультация. Внимание к человеку, рядовому солдату. И так во всем в армии. Заинтересуйся тем, что тебе по душе, - и тебя немедленно заметят. Вот приехал подполковник, писатель, ну пусть не специально ко мне, но одно из дел у него: помочь солдату Агееву, поговорить с ним, поучить. И сделано это умно, тактично. Пепелов не подавлял меня своей эрудицией, говорил просто и доходчиво, специально подбирал и продумывал каждое выражение. Эта беседа запомнилась надолго и заставила о многом поразмыслить.
Вот и кончился первый год службы. Многому я научился, многое узнал за эти двенадцать месяцев. Но если бы меня спросили, что приобрел я самое важное за это время, я бы назвал не только умение стрелять из боевого оружия и способность противостоять ядерным ударам, не знание сложной современной техники и тактики, не прозрение в делах политических и международных, а высказал бы, наверное, немного странное на первый взгляд суждение. Главное, что я приобрел, - это то, чему меня специально не учили: я стал по-иному мыслить. Я научился думать не на уровне ученика Вити Агеева, а намного выше и шире, в общем, как взрослый человек.
Как итог первого года службы могу еще отметить исчезновение чувства раздвоенности. В первые месяцы была какая-то двойная жизнь: на занятиях и после занятий, на политподготовке и в «солдатском клубе», песни в строю и песенки за казармой, беседы в ленинской комнате и дискуссия в курилке, дружба с Кузнецовым и дружба с Соболевским. Ощущение двух берегов, между которыми я болтался, приносило чувство неуверенности. Давно понял: надо пристать к одному берегу. И знал, к какому именно. Теперь ощущения раздвоенности нет, все слилось в одну веру правильности, необходимости и прочности службы. Люди, видно, как плоды - вызревают в разные сроки. Мне потребовался год. Степану гораздо меньше. Куцану два года. Ну а Вадима, если продолжить аналогию с плодом, точит какой-то внутренний червь. Дыхнилкин - неразвившаяся завязь. Бывают такие на дереве: зачах, отстал от всех в росте и превратился в падалицу. Армия, видимо, не всех исправляет. Дыхнилкин ничуть не изменился. Только осторожнее стал, приспособился.
Перечитал свои записи. Хочется кое-что исправить. Не так сказано. О многом я теперь сужу иначе. Но имею ли я право на переделку? Если стану подтягивать к своему теперешнему уровню, это уже будет второй год службы. А он впереди. Там своих дел и мыслей будет предостаточно.
Второй год
Второй год службы начался торжественно. Новые задачи поставил в своем приказе министр обороны.
Жизнь в полку после изучения этого приказа министра пошла в каком-то приподнято-праздничном тонусе. Каждое учение, зачет, стрельба приобрели особую значимость - все должно быть с высокой оценкой. Заключаются договоры о соревновании. Тут каждый хороший солдат на счету. Но очень не вовремя проводили старослужащих однополчан домой. Из нашего отделения уехали Волынец, Скибов, Куцан и Умаров. Дали адреса, обещали писать. Карим предупредил:
– Много слов не надо, время нет, знаю. Один телеграмм дай, когда домой поедешь. В Самарканде я на вокзал приду, всех встречать буду. Мы теперь как брат!
Только разъехались отслужившие, снова проводы. Получил отпуск Степан. Целая история с этим отпуском.
В уставе предусмотрено много различных поощрений. Отпуск на родину - не самое высокое. Есть выше: например, фотография на фоне развернутого Боевого Знамени полка. Приятно удостоиться такого снимка, всю жизнь будешь друзьям, а потом и детям показывать. Однако у солдат своя мера весомости поощрений. Самым приятным считается отпуск на родину. Молодежи не терпится побывать дома, посмотреть на мать, отца, братьев, сестер, показаться в военной форме любимой девушке.
И вот Степану Кузнецову за отличные успехи дали отпуск. Другой плясал бы от радости. Степан - наоборот: приуныл. Невпопад угодило это поощрение. Пошел я к замполиту и сказал:
– Товарищ старший лейтенант, у нас в роте обидели хорошего человека…
– Вы о ком?
– О Кузнецове. Ему ехать некуда. Ни родных, ни близких. Поощрением напомнили человеку о его одиночестве.
– Да, неладно вышло, - потирая подбородок, признался Шешеня. - Хотели угодить. Что же делать? Надо как-то умело исправить промашку.
– Предложу ему ехать ко мне домой. Мать и отец его по письмам знают. Примут как родного. Отоспится, в кино походит. Может быть, с девушкой познакомится, переписываться будет.
