– Заставил поразмышлять о воспитании положительных людей в армии и напомнил сейчас об этом. Мне тогда показалось, что, выступив в защиту Кузнецова, ты должен был ждать с моей стороны притеснений за свою дерзость. Но не в моих и не в твоих интересах было разжигать конфликт. Это вредило бы в работе. Вот я и решил показать тебе, что зуба не имею, а откровенностью и частичным согласием с твоим мнением - привлечь на свою сторону. Теперь вижу - получилось. Вот поэтому вторично благодарю тебя за откровенность, она мне очень приятна.
Шешеня добро улыбнулся, будто говорил: «Вот так, брат!»
Я вспомнил случай, который должен был огорчить Шешеню, и решил сейчас, пользуясь удобным моментом, сгладить свою вину:
– Помните, вы были недовольны содержанием политзанятий, скучными их считали?
– Помню, перед партийным собранием говорили.
– Точно. Вы меня исподволь готовили к выступлению. А я постеснялся, не выступил. Обиделись вы тогда? Труд ваш пропал зря.
Шешеня посмотрел на меня с хитринкой:
– Я тогда сам к выступлению на партийном собрании готовился. И труд мой не пропал. Я узнал солдатское мнение, и, хотя ты не выступил на собрании, разговор побудил тебя к размышлениям. Помнишь, «агитировать» - значит «побуждать, волновать». Значит, цели своей я достиг?
Ну и замполит, у него, как у гроссмейстера, на десять ходов вперед все известно.
Опять в полку фотоэпидемия. После приказа министра об увольнении каждый хочет запечатлеть на снимке себя, друзей, командиров, казарму, памятные места в полковом городке. Фотографируются в одиночку, вдвоем, отделениями, ротами.
Очень рассмешил всех капитан Узлов. Вышел из казармы в сопровождении старшины Мая, с крыльца окинул взором тех, кто сидел на лавочках поблизости, и тех, кто позировал перед аппаратами. Позвал:
– Рота! Ко мне!
Мы подбежали.
– У меня есть готовые фотографии, может быть, их возьмете на память? - Капитан принял от старшины объемистый пакет, достал из него несколько снимков, объявил: - Зыков, Агеев, Кузнецов, Дыхнилкин…
Я взял свою фотографию, и губы невольно расползлись в улыбку. С другими ребятами происходило то же:
– Ну как, узнаете?
Узнать себя было трудно. С фотографии глядели худенькие, белотелые мальчишки. Старшина Май на одной из первых физических зарядок запечатлел облик новобранцев. Смешно и даже немножко грустно было смотреть на себя. А ведь именно такими пришли мы в армию.
– Возьмите на память обязательно, - посоветовал Узлов, - самая убедительная, наглядная агитация. Младшим братьям покажите. Пусть видят, что армия с человеком делает.
Мы долго разглядывали фотографии, смеялись.
– Смотри, заправочка у меня, как из стиральной машины вынули!
– А я из сапог запросто мог выпрыгнуть.
– Нет, вы сюда гляньте, грудь-то, грудь как выкатил, все мослы через кожу вылезли, скелет изучать можно!
Старшина Май как бы между прочим заметил:
– И ни одного знака солдатской доблести.
Мы невольно посмотрели друг на друга - верно! Сейчас у каждого на груди целый ряд значков: «Отличник Советской Армии», второй разряд по бегу или по другому виду спорта, водитель третьего класса, ГТО, жетоны за победы в соревнованиях и алые комсомольские флажки с барельефом Ленина. А для меня самое главное - уезжаю из армии с драгоценной книжечкой кандидата в члены партии.
Да, удивил нас капитан Узлов! Как факир, накрыл магическим покрывалом человека, раскрыл и показал его совсем другим. А если бы можно было изобразить и зафиксировать перемены, которые произошли в нашем сознании! Вот где чудеса!
В комнате штаба, где трудится Вадим, все напоминает о майоре Никитине, его стол, стул, чернильный прибор. Нового начальника химслужбы еще не назначили. Стол пустой.
С Вадима форс слетел, на лице озабоченность. Движения и походка его стали более порывистыми, равнодушия как не бывало. Он даже говорит как-то по-другому, грубовато, и шуточки жестче стали.
– Зайди к моим предкам, расскажи обстановочку…
– А ты что, не едешь? - изумился я.
– Нет.
– Почему?
– Нельзя бросать Никитиных в такой момент.
Вот не ожидал! Вадим никогда ни с кем не считался, лишь бы ему было хорошо!
– Даже в отпуск не поедешь?
– Нет. Они не верят, что я вернусь…
– А что тебе их вера? Ты не муж Поле.
Вадим уставился на меня злыми глазами:
– Соображаешь, что говоришь?
– А что?
– Они отца похоронили, еще земля не просохла, а я рвану, да?
– Ты меня не понял, - стал я выкручиваться. - Домой надо съездить, мать, отец ждут.
– Вот и прошу тебя, зайди, растолкуй, в чем дело. И вообще… - Вадим посмотрел на меня пристально: - Ты помнишь, приходил ко мне с одним разговором?
– Мало ли мы с тобой говорили за эти годы…
– Тот разговор был особенный. Он у нас не получился. Помнишь, я тебе сказал, что сам еще не разобрался во многом.
– Помню. Я тогда заявление в партию подал.
– Так вот, Витек, я обманул тебя тогда.
– В чем?
– Ну в том, что не разобрался. Все мне давно было ясно. Теперь и ты поймешь, почему я к своим старикам не очень-то хочу возвращаться: у нас в доме знаешь какие порядки были?
– Откуда мне знать? Я у тебя дома не бывал.
– Хоть бы и бывал, все равно ничего не заметил бы. Я сам только здесь, в армии, понял, что к чему. У нас в доме свой мир. Как маленькая планета. Перемены, невзгоды, события наш порог не переступали. У нас всегда было чисто, сыто, тихо. Папа разворачивал свежую газету и говорил: «Ну, что они еще придумали?» «Они» - улавливаешь?
– Да.
– Не смогу теперь я с ними жить. Не хочу. Но об этом им говорить не надо. Просто скажи: вернусь попозже. Вот так, старик, не вышел из меня киноактер!
– А что изменилось? Поезжай учиться вместе с Полей.
– Как говорит Натанзон: будем поглядеть. Пусть Нина Христофоровна успокоится.
– Она же всегда мечтала отсюда выбраться.
– Да, пока здесь не было могилы. - Вадим помолчал. - Вот такая ситуация, старик, не муж я вроде, но столько авансов надавал, что назад возвращения нет. - Опять помолчал и добавил: - Да и не только поэтому, что авансы давал, без Поли я теперь никуда. - Соболевский усмехнулся. - Вот такие, старик, дела. В общем, пиши, не забывай.
Я вспомнил слова Вадима в день нашего прибытия в гарнизон: «Не все отсюда вернутся». И вот именно он один не возвращается, хотя и совсем не по той причине, которую подразумевал.
О моем решении поступить в военное училище Соболевский сказал:
– Жалко два года. Если бы сразу после призыва пошел в училище, сейчас второй курс кончал бы!
