– Не мог я тогда поступить. Ты же помнишь, какие мы были. Что об армии думали?
– Да… - ухмыляясь, покачал головой Вадим.
– Полный курс солдатской науки, я думаю, мне пригодится.
– Верно говоришь. Будет из тебя офицер высшего класса!… Завидую.
Мы простились тепло… Я подумал о том, что приехал в армию вроде бы другом Вадима и расстались теперь тоже друзьями, только дружба наша за эти два года стала какой-то другой.
Смотрю я на пески, и почему-то сжимается сердце. Так бывает, когда расстаешься с кем-то дорогим и близким. Эх, жаль, что я не поэт! Написал бы что-нибудь вот такое. Будто волны, вскинулись мне навстречу барханы и замерли, ожидая, что я им скажу на прощание.
Ну что ж, признаюсь, испугался я вас поначалу. Мертвыми и страшными, как все связанное со смертью, казались вы мне. Теперь я знаю тебя, пустыня, ты совсем не страшная, ты живая, богатая и добрая. Бывают такие старухи, за суровой внешностью которых спрятана величайшая нежность. Только отдаешь ты свои богатства людям сильным и настойчивым, таким, как Степан или Умаров.
Я всегда буду тебя помнить, пустыня. Кое-кто из наших ребят приедет к тебе. Ведь надо узнать, почему повернула Амударья из Каспийского в Аральское море. Наверно, придется-таки водворить ее в старое русло, плодороднейшие земли заждались влаги.
Может быть, кто-то из наших ребят будет строить первую солнечную электростанцию? Игорь Климов, возможно, отправится искать золото. А может быть, в лаборатории какой-нибудь ученый уже нашел эликсир, и от него твои пески скоро превратятся в плодородные земли, и Карим Умаров со Скибовым приедут сюда выращивать хлопок? Зови к себе этих парней, пустыня, мани их! Жизнь и слава твоя в людях, в их делах. Без людей ты просто песок, мертвая заплатка на земном шаре.
Прощай, пустыня… Нет, до свидания! Может быть, мы еще встретимся!
Только сейчас, когда тоска сжимает сердце, оттого что расстаюсь с полком, понял, почему старшина Май остался на сверхсрочную службу в Каракумах, почему Жигалов решил быть кадровым офицером. Причин, конечно, много. Но одна из них - привязанность! И видно, каждому человеку отпущена на всю жизнь ограниченная норма этой самой привязанности. Нельзя сразу любить и северные вьюги, и азиатский зной. Да, пожалуй, дело и не в климате, а в людях, с которыми долго прожил, многое сделал и испытал. Привязанность, наверное, можно проявить, как настоящую любовь к женщине, только раз. Вот старшина Май остался здесь сверхсрочником и будет служить еще пять или десять лет. А может, и уедет скоро. Но всегда, где бы он ни жил, будет вспоминать и полк, и Каракумы с любовью.
Вот она какая любопытная штука, эта привязанность.
Или вот еще нечто похожее на нее. Когда призвали в армию, я мечтал стать ракетчиком или моряком, ну в крайнем случае танкистом. Какие душевные терзания испытал я, угодив в пехоту! А теперь, прослужив два года, я ничуть не жалею, что провел их в пехоте. Дело совсем не в том, пешком ты ходишь или тебя возят. Кстати, правильно говорят: современная пехота пешком только на парадах шагает. У меня эти два года прошли так интересно, насыщенно и полезно, что я уверен: нигде в другом месте служба так не сложилась бы. Сколько интересных людей повстречал в нашем полку! Попади я в другую часть, не знал бы Жигалова, Шешеню, Узлова, Мая, а ведь они сыграли огромную роль в моем будущем. Значит, и будущее мое сложилось бы не так удачно, как теперь.
Нет, не жалею я, что прослужил два года в мотопехоте.
Каждый солдат гордится своим родом войск, считает его лучшим. Для меня лучший - моя матушка- пехота!
Сегодня все в последний раз: ходил в баню, обедал в столовой, обошел полковой городок, побывал в клубе, окинул взглядом казарму, поправил кровать, зашел в комнату для оружия, погладил на прощание свой автомат.
И вот мы на вокзале. Провожают нас не только командиры, но и многие жители городка. У меня больше, чем у других, «персональных» провожающих: Вадим, Нина Христофоровна, Поля, Альбина.
Я стараюсь не встречать взгляд Альбины: ни в чем не виноват перед ней, и все же чувствую себя очень нехорошо.
Вадим хорохорится: вот, мол, я какой - покрепче вас всех оказался, уезжаете, а я остаюсь. Но я знаю, на душе у него кошки скребут; он бы улетел отсюда, как птица, только обстоятельства не позволяют. Долго он здесь не проживет, уговорит Нину Христофоровну переехать.
– Не забывай, старик, пиши, - говорит Вадим, глаза у него беспокойные, просящие. Наверное, у меня были такие, когда я в первые дни после призыва в армию искал его дружеского расположения.
Как все переменилось! Наши отношения, взгляды на жизнь, характеры, вообще все мы совсем другие люди. Я вспомнил свой наскок на Шешеню: «Не хочу штамповаться!»
Как прав был замполит - все мы остались прежними Викторами, Степанами, Вадимами, только теперь в ином, высококачественном состоянии.
От группы к группе переходили Узлов, Жигалов, Шешеня. Капитан Узлов, как никогда, мягкий и добрый. Ему явно нелегко с нами расставаться.
Жигалов крепко пожал мне руку, показалось даже, хотел обнять меня, но постеснялся такой сентиментальности, только сказал:
– Спасибо тебе, Агеев, за все. Приезжай после училища в наш полк, будем служить вместе.
А Шешеня вот не постеснялся, притянул к себе, прижал к груди, похлопал по спине и, пряча горечь расставания за напускной веселостью, сказал:
– Ну, Виктор, после твоего отъезда служба у меня пойдет легко!
– Неужели так много хлопот доставлял?
– Очень заковыристые вопросики мне ставил!
– Новые солдаты вам еще не такие проблемочки подбросят. Люди с каждым годом сложней становятся.
– Да, работа наша с каждым годом сложнее. Ты в училище набирайся самой новейшей мудрости, приедешь - меня подучишь. Роту тебе передам.
– Ого! К тому времени вы уже Прохоренко замените!
…Блестящие зеленые вагоны с желтой полосой по длинному полированному боку тронулись все разом. Из окон, дверей, с перрона замахали сотни рук. Что-то торопливо кричали друг другу и отъезжающие, и те, кто провожал. Наверное, были это очень важные слова, самые последние, самые нужные… но никто уже ничего не слышал в общем гуле и стуке колес.
…В Самарканде в наш вагон вбежало несколько молодых узбеков. Загорелые. На головах черные квадратные тюбетейки с огромными белыми запятыми. У каждого парня в руках сверток. Передний стал отыскивать глазами кого-то.
– Так это же Карим Умаров! - опознал Степан. Услыхав голос, Карим кинулся к нашему купе.
– Здравия желаем, ребяты! - крикнул он, шутливо вскинув руку к тюбетейке. - Соболевский телеграмма дал - вы едете!
Мы обнимали его все сразу, толкали, хлопали по плечам. Наконец он остановил нас:
– Поезд стоит мало. Я дастархан принес.
Он кивнул своим спутникам, и те стали разворачивать свертки, а Карим в это время представлял своих спутников:
– Это брат Мирза, это брат Юлдаш, это брат Вахид, это брат Эркин, это младший братишка Акрамджан.
– Ого, сколько у тебя братьев!
– Еще три сестры дома остались!
Братья Карима не теряли времени. Они сноровисто, умело и, главное, с явным удовольствием накрывали стол. Угощений было так много, что некуда было ставить.
– Давно вас ждем. Никто не говорит, когда военный эшелон придет - военный тайна!
Один из братьев развернул огромный эмалированный таз, и по вагону разнесся приятный аромат душистого плова.
