Голос Дара перекрыла куда более ядреная ругань. Ну что же вы хотели от третьего курса, адепт и так старался…
Грузчики поспешно перевернули бочку дырой вверх, но взбурлившее от тряски вино продолжало бить пенным фонтаном.
— Наверное, пробкой было заткнуто, а от тряски она вылетела, — сообразил один из мужиков. — Поищи-кось на полу!
— Сам ищи, — возмутился второй, отпихивая напарника, уже прильнувшего к дырке.
— Ты что, дурак, не видишь — на землю течет! — не сдавался без боя тот. — Подставь хоть ладони!
Наконец кто-то догадался прижать струю пальцем, разбив ее надвое. Тут же пошла свара, чья толще, но уже приглушенная: страждущие торопились причаститься, пока благословенный источник не иссяк. Со стороны они здорово напоминали упырей, присосавшихся к добыче.
Дар неожиданно дернул меня за рукав:
— Ринка, бежим!
— Куда?
— На корабль! Пока никто не смотрит!
И, не оставив мне времени на размышления, на цыпочках посеменил к выходу — хотя мимо увлекшихся грузчиков сейчас можно было даже упирающегося дракона протащить. Я нагнала брата уже у сходней, за которыми приветливо зиял провал трюма. На корабле царила предотъездная суматоха, у снастей суетилось не меньше дюжины людей, но окрика «Куда?! Стой!» так и не последовало. Мы забились в самый дальний угол, между ящиками и тюками, и затаились, прижавшись друг к другу.
Довольные и веселые грузчики появились только через четверть часа. Судя по заговорщическому шепоту, они подобрали-таки к бочке пробку и пометили дырявый сосуд крестиком, чтобы скрасить путешествие до Белории. А уж там можно «обнаружить», что им подсунули бракованную бочку и часть вина «расплескалась по трюму».
Эта ходка оказалась последней, так что с тюками все равно ничего бы не вышло. Груз громко и дотошно пересчитали, сверяясь со списком, крышка трюма захлопнулась, и нас окутала непроглядная темнота.
— Повезло, — довольно прошептал брат. — Портовых рабочих не нанимали, сами все затащили. Иначе за погрузкой следил бы кто-нибудь. Ну, теперь можно расслабиться! До белорского порта сюда вряд ли кто заглянет.
Баба с блаженным вздохом откинулась на бочку, заложив руки за голову.
— Надо будет попозже пошарить тут, поискать что-нибудь мягонькое.
Мне бы его нервы!
— А если те пьяницы ночью придут сюда с фонарем и нас заметят?
— И что они сделают? Корабль развернут?
— Ну, побьют… — Я тактично умолчала, что еще могут сделать обозленные мореходы с двумя женщинами.
Брат лениво отмахнулся:
— Скажи еще — за борт выкинут. Я покажу пульсар, ты покажешь перстень, и дело в колпаке. Мы же все равно уже на борту, верно? Так почему бы не подвезти хороших людей за отличные деньги?
Корабль вздрогнул. Плеск под днищем усилился, вверху что-то заскрежетало и захлопало.
— Отчалили, — обрадовался Дар. — Только смотри, Ринка, если тебя опять укачает…
Но укачать меня не успело. Спустя каких-то пять минут беготня вверху возобновилась, сопровождаясь встревоженными, а то и откровенно паническими криками:
— Идет!
— Точно?!
— Чего ему надо-то?
— Может, не к нам?
— Так ведь больше в заливе никого!
И самый зычный, явно капитанский, рык:
— Обыскать корабль!
Мы испуганно переглянулись, и в ту же секунду крышка трюма распахнулась. Квадратный проем живо напомнил мне икону: веночек из четырех рож в факельном ореоле. Вот только выражение на «ликах» было далеко не благостным.
Приметив шебуршание в углу, мореходы лавиной скатились с лестницы. Двое тут же заломили Дару руки и, не обращая внимания на его гневные вопли, поволокли к выходу. Третий сгреб меня за шиворот, а четвертый попытался содрать шаль, чтобы получше разглядеть добычу.
— Не смейте, — завизжала я, зажимая лицо ладонями, — я старая больная…
— Оспой! — услужливо вставил Дар.
— …женщина!
Мореход мигом оставил шаль в покое, но хватка на шивороте только окрепла. Я еле успевала перебирать ногами, чтобы не биться ими о ступеньки.
На палубе возле входа в трюм уже собралась вся команда. При виде нас люди слаженно выдохнули и загомонили. Некоторые крестились, другие так же облегченно бранились.
— Далеко еще?
— Версты полторы будет.
— В последнюю минуту успели!
— А вы ныли: дорого, дорого! Кабы не гномья труба, мы б его только на выходе из залива заметили!
На что они там то и дело оглядываются, я не поняла: нас грубо швырнули в центр круга, как двух червяков в куриную кормушку. Рослый петух, тьфу, кудрегрудый мужчина в закатанных до колен штанах василиском уставился на нас сверху вниз.
— Больше никого нет?
— Вроде нет, капитан! Гришак на всякий случай бочки простукивает, но я и так вижу: нераскупоренные. Проскочили, видать, пока ребята в доке были.
— Вот же гадины! — с чувством сказал капитан. — За борт их!
Наших объяснений никто слушать не стал. Собственно, мы их даже высказать не успели.
— Ааааааа!
Упоительное ощущение полета длилось недолго. Хотя ребята очень старались, раскачав меня в дюжину рук.
Дальше наступило утопительное. В воду я вошла, кажется, головой — наверняка утверждать сложно, это произошло так быстро, что сознание догнало меня только на саженной глубине. Я отчаянно замолотила руками и ногами, понятия не имея, всплываю или ныряю, но море оказалось умнее и, вопреки моим стараниям, вытолкнуло тело на поверхность. Рядом серым водорослевым пятном колыхалась шаль. Башмаки, напротив, камнями пошли ко дну; левый еще какое-то время якорем болтался на размотавшейся портянке, но я подрыгала ногой, и он тоже слетел.
Вода оказалась не просто соленой — аж горькой, как будто в нее вместо обычной соли намешали алхимической. Но держалась я на ней, как пробка, бултыхаясь вверх-вниз. Когда волна, уже готовая обрушиться на голову, мягко вздымала меня на гребень, становился виден корабль и перевесившаяся через борт команда, вопившая что-то одобрительное. Потом я скатывалась во впадину, и торжествующие злодеи исчезали. С каждой волной расстояние до судна увеличивалось: меня быстро несло к берегу. Но не к пристани, а вбок, на береговые скалы.
— Да-а-ар!
Я изобразила выпрыгивающую из воды русалку, но тщетно. Ни брата не заметила, ни ответа не услышала. Зато увидела кое-что другое — у самого горизонта, куда так тревожно косились мореходы.
— Да-а-а… кхе-кхе-кхе, тьфу…
Дальше орать было бесполезно: в уши налилась вода, и они шумели, как морские раковины. Сквозь них пробивался только рев прибоя, дерущегося со скалами. Выступать в роли его дубинки очень не