Она всегда говорила мягко и бездыханно, будто на свете не было никого, кроме нее и ее собеседника, будто они были друзьями — нет, не друзьями, а чем-то большим, будто они делились самыми своими сокровенными секретами. У нее был густой, дымчатый голос.
Она превращала скучный день в танец, простые ординарные вещи в нечто захватывающее, как в сентябре.
Она грустила по сентябрю, потому что сентябрь остался в прошлом.
— Будто от тебя ушла любима женщина, — сказала она.
— Женщина?
— Да. Сентябрь похож на женщину — прекрасную, чувственную. Ты понимаешь смысл этого — чувственная женщина, Дэнни?
— Конечно, — ответил он, и у него в груди снова запрыгало сердце: чувственная женщина — это та, которая, появляясь перед твоими глазами, завораживает своей красотой. Он сердцем ощущал, что Лулу просто обязана быть прекрасной, а значит и чувственной.
Голос Лулу был таинственным и гипнотизировал его: «…ты засыпаешь, засыпаешь…» Но он не засыпал, даже наоборот, он чувствовал бурное возбуждение, все становилось ясным, прозрачным, каждой клеточкой своего тела он впитывал ее голос и ее слова, которые становились похожими на сжатую пружину, которая стремится расправиться и улететь куда-нибудь в пространство.
— Октябрь — это также женщина, Дэнни, но она — ведьма или привидение. Я не люблю октябрь, ненавижу его, потому что он заканчивается Хеллоуином, — в ее голосе вдруг проявилась горчинка, он стал холодным, пробирающим до костей. А затем снова теплым и играющим: — Как ты думаешь, Дэнни, на какой месяц похожа я?
Он подумал о морозном январе и о жарком июле, о влажном апреле и о горячем августе. Ему самому стало жарко, и он вспотел, будто внезапно нагрянул август. Он проглотил твердый комок и сморщился. В ответ из него не изошло ни слова.
— Я надеюсь Дэнни, что ты подумал, что я — женщина-сентябрь и отнюдь не февраль — морозный и скользкий.
— Сентябрь, — сказал он, запнувшись на этом слове. Сердце затрепетало, будто сентябрьский лист на ветру. Собрав в себе все силы, он, наконец, произнес: — Да, конечно же, сентябрь.
Ему хотелось знать, сколько ей лет. По голосу определить это было невозможно. Она не могла быть намного младше его отца, если она звонила ему все эти годы. Молодой она не была. Но что-то в нем отказывалось верить в то, что она не молода. Ему хотелось, чтобы она была лишь немного его старше.
Наконец, собрав в себе всю смелость, он спросил:
— Сколько лет тебе, Лулу, — ему понравилось ее имя.
— А как ты думаешь, сколько мне?
Будто учитель, который отвечает вопросом на вопрос. Но вряд ли какая-нибудь школьная учительница была бы похожа на Лулу.
— Не знаю, — он даже не осмелился предположить.
— Когда ты слышишь мой голос, Дэнни, как ты думаешь: я стара или молода?
— Молода… — понадеялся он.
— О, Дэнни…
Наверное, она молода.
— Мой голос звучит приятно или нет?
— Приятно, — ответил он, и повторил: — Приятно.
— Это хорошо. Я и хотела, чтобы мой голос тебе понравился. Ты поддержал меня. Я чувствую себя намного лучше, когда говорю с тобой по телефону. В день, когда я тебе не позвонила, я почувствовала себя одиноко.
— Я тоже, — услышал он собственный ответ.
— Знаешь что, Дэнни? Я больше не буду звонить твоему отцу по ночам. Может, кто-то другой ему звонит тоже, я не знаю. Знаешь, почему?
— Нет.
— Потому что мне лучше беседовать с тобой. Мне нравится с тобой общаться.
— Мне также нравится разговаривать с тобой, — сказал он, гадая, почувствовала ли она дрожь в его голосе, если она знает, что случилось с ним.
И не имело значения, молода ли она была или стара.
И он посмотрел на часы:
3:31.
Сегодня ничего особенного не произошло. Она не позвонила. В комнате вдруг стало пусто. Отражаясь от ковра, яркое солнце попросту издевалось над ним. Ему было бы приятней, если бы полился проливной дождь.
Он чуть ли не просверлил глазами дыру в телефоне, командуя ему зазвонить.
Но звонка не последовало.
— Эй, Дэнни, я как-то видел даму твоего сердца.
Дракула прекратил колотить Сына Франкенштейна, чтобы сделать это заявление.
Дэнни претворился, что ему все равно, будто он и не слышал, что сказал ему Дракула. Он не верил маленькому монстру. Даже если ему лишь было двенадцать, то вел он себя как гангстер из старых кинофильмов, и выглядел как Джеймс Кени, исполняющий юношеские роли в кино.
Даже «дама твоего сердца» была в стиле Джеймса Кени.
— И где же ты ее видел? — спросил Дэнни. Его голос противно крякнул, выдав всем, что он претворяется.
— Клянусь тебе, — ответил Дракула, уже устав избивать Сына Франкенштейна и повернувшись к Дэнни. — В центре.
— Где в центре? — уже контролируя голос, продолжал настаивать Дэнни.
— Руку на отсечение, в торговом центре «Кентон»
Несколько секунд Дэнни молчал, не желая, чтобы Дракула увидел, что он на него злится, иначе он замолчит и больше ничего не скажет. Наконец, он сдержано произнес:
— И что она там делала?
Дракула посмотрел на него глазами, в которых проявилась сама невинность. Он швырнул на тротуар Сына Франкенштейна и переспросил:
— В торговом центре?
— Да, — терпеливо продолжал Дэнни. Он разглядывал двенадцатилетнего Джеймса Кени с холодными глазами сорокалетнего бандита.
— Я думаю, она там работает. Я видел ее за кассовым аппаратом. А она хороша собой. Клянусь головой.
Дэнни послал ему взгляд отвращения.
— Ты уверен, что это была она?
— Ты думаешь, я что — идиот? — он обиженно отвернулся, и теперь посмотрел на Дэнни через плечо, а затем ухмыльнулся и сказал: — Эй, Дэнни — она же дама твоего сердца. Почему ты до сих пор не знаешь, что она работает в «Кентоне»?
Рыча и качаясь из стороны в сторону, будто динозавр из кинофильма, автобус появился из ниоткуда,
