Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

Однажды днем, зимним, будним, московским, я вышла из нового еще тогда писательского дома на Второй Аэропортовской улице. Мне нужно было домой, на Лаврушинский. Я шла погруженная в свои заботы, невеселые, неисчерпаемые, шла, не очень-то оглядываясь по сторонам. Впереди на несколько шагов, среди других прохожих маячила чья-то знакомая спина. Не отвлекаясь от своих мыслей, я почти бессознательно старалась не терять ее из виду. Как-то легче было идти за ней, спокойнее, надежнее. И я даже не свернула в метро, потому что спина пошла через дорогу, через сквер, и я за ней… Я догнала Михаила Светлова у стоянки такси, и дальше мы поехали вместе. Он ехал в Дом литераторов. Он жил в это время один, в новой, еще не устроенной квартире, и это чем-то было ему приятно, а чем- то, вероятно, и горько. Он был грустный, тихий… Он был очень болен.

…Больше не приходится рассчитывать на его шутку, на несколько его негромких слов. Больше не случится пойти не задумываясь за его сутулой спиной в драповом пальто – не в шубе!.. Больше не встретиться нам с ним ни на земле, ни в другом мире,- эту последнюю возможность зачеркивает для нас материалистическое наше мировоззрение. Жаль, однако,- ведь в том, другом мире уже так много дорогих нам людей.

АЛОНСО ДОБРЫЙ. Леонид Первомайский

Дон Алонсо, гидальго Ламанчи,
Узнаю тебя в нашей толпе!
Не в сраженьях раздавленный панцирь,
А потертый пиджак на тебе.
Нет коня, как читал я в романе,
Нет меча, что наточен остро,
А взамен ты в пиджачном кармане
Только вечное держишь перо.
Разве рыцарей так снаряжают
В наш кровавый, в наш атомный век?
Дульцинею твою обижают,
Ты не стерпишь обиды вовек.
Ни сомненья, ни пренебреженье
Не грызут тебе сердце впотьмах,
Есть отвага. Есть воображенье!
Крылья мельниц шумят на холмах!
Ты не дремлешь и в мужестве дерзком
Взял копье, и летишь напролом…
И когда рассвело, в Камергерском
Еще лампа горит над столом!
И колодец двора городского
Наливается блеском до дна,
И как будто от блеска такого
Заиграла тенями стена.
И на ней, как на ярком экране,-
Все, кому ты так щедро дарил
Светлый ум и огонь дарованья,
Все, кого от беды защитил.
Жанна д’Арк озирается в муке.
За Херсоном тачанки скрипят.
Хлеборобов могучие руки
Нивы дальние потом кропят.
И в Каховке гремит канонада,
В знаменитом навеки селе,
И полтавский боец про Гренаду
Запевает, качаясь в седле.
Час пришел для последнего слова,
Наступила такая пора.
Ты к столу приближаешься снова
С вековечным оружьем пера.
И, веселый добряк, а не скептик,
Доброту завещаешь строке –
Дон Алонсо в мосторговской кепке
И потрепанном пиджаке.

Перевод с украинского

Павла Антокольского

ТРУДНО ЛИ БЫТЬ МОЛОДЫМ! Л. Лебединская

1

Мы познакомились мартовским вечером 1942 года. Синие сумерки спускались на притаившийся, без единого огня, город. Колкие льдинки звонко ломались и хрустели под ногами. В холодном и высоком небе безмолвные аэростаты несли над Москвой караульную службу.

Он сам открыл мне дверь. Выцветшая маскировочная штора медленно поползла по стеклу, закрывая огромное, во всю стену, окно. На столе загорелась неярким военным светом обыкновенная канцелярская лампа.

– Это тебе нужна рекомендация в Литературный институт?

– Да.

Он взял у меня из рук тетрадку и, прочитав фамилию, написанную на обложке: «Л. Толстая», улыбнулся:

– Льва Толстая? Заходи, старуха…

Мне было тогда двадцать лет, и я очень обиделась.

– А вы комсомолец? – спросила я в ответ.

– Что ты, дурочка, я уже старый политкаторжанин!

И сразу стало легко.

Я читала ему свои стихи, а когда он написал мне рекомендацию, попросила:

– Михаил Аркадьевич, прочтите, пожалуйста, «Гренаду»…

– А «Слово о полку Игореве» не хочешь?