перехода Советской Армии через Сиваш <…> Когда на экране передо мною, точно из небытия, возникли люди, измученные непосильным, нечеловеческим трудом, страшной и трагической судьбой, то мне стало совершенно ясно, что этот эпизод не может не стать самым центром, самой сутью — нервом и сердцем нашей картины, начинавшейся всего-навсего как интимное лирическое воспоминание. На эране возник образ поразительной силы, мощи и драматизма» (144 -45). А высокопоставленный чиновник ничего в этом не понял. Эпизод показался ему излишним, очерняющим; он потребовал его удаления, непонятно даже чем руководствуясь. Возможно, ему показалось, что лучше не касаться таких страшных, мрачных, мучительных сцен. И опять обвинения: фильм: непонятен, ориентирован на элитарного зрителя, слишком сложен. С такой точки зрения нападала на фильм Фурцева, министр культуры, о грубости и невежественности которой расказывались анекдоты. А массовый зритель, которому непонятно, валом валил на фильм.
«Зеркало», в отличие от «Рублева», выпустили на экран, но оно вызвало еще больший скандал. При первом просмотре в Доме кино напор толпы, по словам одной из участниц, был такой, что ее телом буквально вышибли стеклянную дверь. И это элитарные зрители. Поляризация мнений. Одна из современниц вспоминала, как объясняли Таркoвскому, какой неправильный фильм «Зеркало». На обсуждении в Художественном совете только режиссер Л. Арнштам пытался защищать фильм, отвергая обвинения, что он непонятен. Тарковский сидел, не отвечая ни на один выпад: «это было похоже на убийство, где и палачи и жертва знали, что происходит» (249). На коллегии Госкино секретарь Союза кинематографистов Г. Чухрай говорил: «Эта картина у Tарковского — не удавшаяся. Человек хотел рассказать о времени и о себе. О себе, может быть, и получилось, но не о времени…» (249- 54). Но коронную фразу произнес Ермаш, стоявший во главе Госкино. После просмотра он хлопнул себя по ноге и воскликнул: «У нас, конечно, есть свобода творчества! Но не до такой же степени?!». 27 июля 74 г. Тарковский записывает: «Вчера Ермаш не принял ''Зеркало''. Вынося оценку, он нес такую околесицу, что было совершенно ясно: он ничегошеньки не понял. Да и как можно было ждать от него другого? Я устал. Нужно найти возможность быстро заработать немного, чтобы уехать в деревню и жить там». Начинается длительная кампания пробивания «Зеркала»: письма в высокие инстанции, подпольные показы фильма сильным мира сего. Когда «Зеркало», несмотря на противодействие начальства, было почти готово, в Мосву приехал директор фестиваля в Канне Бесси для официального отбора конкурсных картин. Но по-настоящему его интересовал к тому моменту только новый фильм Тарковского. Он хотел его обязательно получить в конкурсную программу. Тарковский уже собрал картину. Речь шла о необходимости небольших доработок. Но Госкино, лично Ермаш, ни за что не хотели этого. Даже Сизов, директор Мосфильма, старавшийся, когда можно, помогать Тарковскому, ничего не мог сделать, получив приказ свыше: «держать картину и никуда ее не пускать ни при каких обстоятельствах». Просто отказать Бесси было невозможно. Приказано, в том числе Тарковскому, показать материал Бесси и заверить его, что фильм к фестивалю никак невозможно закончить, при всех благих намерениях. Пришлось разыграть почти детективную комбинацию, чтобы Бесси узнал истину. После просмотра надо было улучить момент и тайком от имени Тарковского попросить у Бесси секретного свидания. О. Суркова позднее рассказывала об этом. Ситуация оказалась небезопасной. Все понимали, что гебешники не будут спускать с Бесси глаз. Все же на повороте одного из коридоров Бесси передали просьбу Тарковского: «Надо сказать, что наш западный друг совершенно не удивился, быстро предложив встречу поутру в гостиннице ''Россия''». Не лучший вариант, так как там было полно агентов ГБ. Все же удалось встречу устроить. В ней участвовала жена режиссера Лариса и второй режиссер Тарковского Юра Кушнерев. Бесси объяснили, что картина почти готова, что ее намеренно скрывают, что не нужно доверять заверениям руководства, а показ картины на фестивале жизненно необходим для Тарковского, так как только международный успех может ему обеспечить реальную возможность дальнейшей творческой жизни в СССР. Затем на свидании у Сизова, утверждавшего, что фильм не готов, Бесси возражал: он, как профессионал, после просмотра показанных ему отрывков, совершенно убежден, что фильм будет готов после незначительной доработоки. Сизов уверял, что это невыполнимо, предлагал на конкурс другие фильмы, один за другим, на выбор. Бесси был непоколебим. Ермаш — тоже. Он специально организовал в трех огромных кинотеатрах Москвы изобретенный им «пробный проект» (якобы для определения тиража), чтобы доказать, демонстрируя «Зеркало», что фильм — элитарный, который не понятен народу, не пользутся успехом. Кинотеатры оказались переполненными. Все билеты проданы. Пришлось устраивать дополнительные сеансы, рано утром и поздно вечером. Три недели залы ломились от желающих, а затем Ермаш приказал прекратить просмотр, «за отсутствием зрителей». После этого фильму присвоили самую низкую категорию (от этого зависела оплата) и напечатали несколько копий. Советский Союз впервые довольно скандально не участвовал в фестивале в Каннах, так как отказался послать на него «Зеркало» (253). Ермаш же решил провести еще одну общественно-профессиональную акцию, направленную против Тарковского. Намерение закопать его усилиями коллег. Гибель «Зеркала» была заранее запрограммирована. Выбраны две пары фильмов: пример положительных — «Сталевары» Карасика и «Романс о влюбленных» Кончаловского, отрицательных — «Зеркало» Тарковского и «Осень» Андр. Смирнова. Принцип «разделяй и властвуй» сработал. Замысел Ермаша оправдался. «Зеркало» ругали. Фильм на время похоронен. Всякое позитивное упоминание о нем изымалось на уровне цензуры. Позднее, во времена перестройки, Ермаш утверждал, что «Зеркало» — его любимый фильм и он всячески содействовал его успеху.
А Тарковский в то время, с 77 г., работал над двухсерийным «Сталкером» (65+96 мин., по сценарию братьев А. и Б. Стругацких, по их повести «Пикник на обочине») и в 79 г. закончил фильм, который выпущен на экраны (152). Тарковский им относительно доволен: возможно он «будет моим лучшим фильмом» (167). «Сталкер» хорошо встречен зрителями, он привлекал какой-то тайной, интриговал своей загадочностью.
По мнению Болдырева, «Сталкер» — первый фильм Тарковского с обнаженным религиозным содержанием. Начали снимать его в Таджикистане. Там как раз произошло сильное землетрясение. Съемки перенесли в Таллин. Трагическая неудача: значительная часть фильма снята на испорченной пленке. Тарковский просит выделить средства, чтобы переснять фильм и сделать «Сталкера» двухсерийным, существенно изменив его концепцию (сперва предполагался научно-фантастичеслий фильм; Тарковский превращает его в нравственно-философско-религиозную притчу). Заседание ходожественного совета «Мосфильма», на котором обсуждается просьба Тарковского. Конфликт с оператором Георгием Рербергом (158-60). Начальству все это не по душе. Возникает ряд вопросов: почему евангельская притча?. Тарковский ссылается на Евангелие от Матфея, ХШ, 10–11,13 (о тех, кто видя не видят и слыша не слышат и не разумеют; те же, кто имеет уши слышать, тот услишит). Вопрос о Зоне: «Откуда она взялась? Огороженная колючей проволокой, с вышкой и пулеметом — не похожа ли она на концентрационный лагерь?» Тарковский сразу же отреагировал: «Не понравились мне эти оговорки фрейдистские — вместо фамилии Солоницын говорили Солженицын, огражденная зона — это концлагерь». Все же решили продолжать съемку картины, но одновременно потребовали провести работу над сценарием, выделить из многих проблем основную тему, уточнить происхождение и характер Зоны (158-60). Мучительное перетягивание каната. Встреча у Ермаша. Долгий разговор, подспудно — напряженный. Ермаш придирался к репликам исправленного сценария. Тарковский огрызался, нападал в ответ. Решили: картину делайте, но сценарий надо освободить от «претенциозной многословности». Множество замечаний. Тарковский игнорировал большинство из них. Все же в конце концов сценарий утвердили, видимо опасаясь международного скандала (162,164-65). Все это давалось Тарковскому не легко. Уже весной 78 г., на съемках «Сталкера», у него начинает «прихватывать сердце». Инфаркт.
Мысли об отказе от кино, о создании книги о детстве. Но и замысел фильма по «Идиоту» Достоевского. На встрече с кинолюбителями в Ярославле в октябре 81 г. Тарковский говорил и о своих сомнениях, и о надеждах: «А в принципе что-то не очень хочется снимать кино. Конечно, я буду снимать, мне некуда деваться. Но пока не хочется. То ли я устал от кино… Не знаю <…> Знаете, очень трудно работать в кино, если хочешь делать в нем свое, снимать те картины, которые тебе хочется снимать. В этом случае ты должен истратить энергии и времени в десятки раз больше, чем их уходит на сьемки фильма по сценарию из портфеля главной редакции ''Мосфильма''. И вот нет-нет да и задумаешься: а кому все это нужно? Зачем я бью головой стенку? Ради чего? Если бы не было писем от зрителей, я, может быть,
