сухими, холодными глазами, она проговорила:
– - Ну, смотри там у меня, живи смирней, к делу приучайся, а не баловаться.
Она нагнулась, чтобы поцеловать его. Макарка впился в ее губы, охватив шею руками, но мать оторвала его ручонки и подняла голову.
– - А ты, куманек, наведывай там его, -- сказала она Павлу.
– - Ладно, -- с улыбкой ответил Павел.
Провожавшие вернулись домой, а москвичи пошли дальше. На небе расходился огромный полумрак утренней зари, делавшийся все бледнее и бледнее. Безлистый березняк гребнем торчал на этом фоне; из него разносилось щебетанье ранних птиц. Земля, подернутая инеем за морозную ночь, казалось, еще дремала; ее окружала такая тишина, что гулко разносился шелест шагов идущих москвичей. По краям леса белели еще сугробы снега, но уже не такого чистого, как зимой.
В стороне послышалось курлыканье журавлей.
– - Журавли прилетели, пахать скоро, -- сказал кто-то впереди.
– - Говорят, сколько застанут снега первые журавли, столько еще выпадет, -- произнес другой.
– - Немного застали.
– - Все-таки есть.
Макарка шел сзади и чувствовал туман в голове. Ему мало спалось ночью. Перемена в его жизни занимала его мысли, и с вечера у него пронеслись тысячи думушек и не давали ему заснуть. Он заснул только, когда запели вторые петухи, и, когда надо было вставать, еле продрал глаза. И сейчас он не мог ничего схватить отчетливо, что перед ним происходило. Все было затянуто какой-то сеткой.
– - А походили мы по этой дорожке! -- опять сказал кто-то.
Пошли воспоминания, рассказы о всякого рода случаях, вспоминались смешные приключения, за ними следовали страшные.
В полдень пришли в город. Город был небольшой, стоял в яме; посредине улиц тянулась каменная мостовая, а по бокам мостовой шли дощатые тротуары. Везде чернела грязь, липкая и скользкая после мороза. Уставшие ноги скользили, и идти было трудно.
Посредине города, на площади, тянулись два ряда деревянных лавок, а каждый из окружающих площадь домов занимал трактир и постоялый двор. Над дверями трактиров красовались вывески с нарисованными на них самоварами и чайниками. У дверей и ворот толпились люди, стояли подводы; на подводах были навалены мешки с овсом, горшки, тесовые гробы. На двух подводах Макарка увидал живых телят. Головы их были перевешены через грядку, и они с отчаянием глядели кругом. Так их возили до самой Москвы. Стояло много и пустых телег, они предназначались для седоков. Только артель поравнялась с одним двором -- человек шесть мужиков в полушубках, несмотря на тепло, с обветренными лицами, с всклоченными бородами, окружили и стали рядиться везти их.
– - До Тверской?
– - До Тверской.
– - Рупь с четвертью.
– - По рублю будет.
– - Мало… дорога-то какая. Опять время… Это тоже надо понять.
– - А с ребят?
– - Ну, с ребят по три четвертака.
– - Дорого. Много ль в них мозгу-то.
– - Ну, чаем напоим.
– - Ну, ладно, бог с вами!
Один мужик, высокий и сутуловатый, вытянул вверх кнутовище, и все шестеро стали хвататься за него, плотно нажимая рукой на руку. Верхней руке достался седок. Владелец ее был приземистый старик в высокой овчинной шапке с суконным верхом. Он подвел их к телегам. Из кошеля ели сено две лошади -- каряя и рыжая.
– - Вот какие орлы, как на крыльях полетит! -- хвастливо сказал старик.
– - Где уж лететь! -- вздохнув, вымолвил Павел. -- Котомки бы довезти.
– - И сами будете сидеть, -- поспешил уверить извозчик. -- На гору, знамо, слезете, а под гору и того…
– - А когда лошади трудней: на гору или под гору? -- спросил извозчика молодой смуглолицый парень из той артели, где был Макарка.
Извозчик запнулся, потом нашелся и сказал:
– - Надо в ее шкуру влезть, тогда и узнаешь.
После этого пошли в трактир, достали деревенских лепешек, яиц, свинины и стали есть. Ели медленно и много, потом пили чай. Макарка глядел на всю обстановку с широко раскрытыми глазами. Ему все было ново: и буфетчик, с лицом, как булка, в белой рубашке и двухбортной жилетке, и половой, носивший в одной руке по два подноса, а в другой по шести чайников, и диковинный шкаф, из которого выглядывали медные трубы и наигрывали 'Над серебряной рекой'. Между труб блестели дна круглых блина и, шлепая друг о дружку, наполняли весь трактир дребезжащим звоном. А на стенах висели картины; на картинах были цари, генералы, сраженья, монастыри, угодники, богородица в облаках, богородица с тремя руками.
– - Ты чай-то пей, чего глядишь по сторонам, -- говорил ему Павел. -- В Москве не такие диковинки увидишь.
– - А бабку-то ему придется целовать? -- спросил смуглолицый парень, который задавал вопрос извозчику, когда лошади труднее.
– - Обязательно. Потому без этого никак нельзя. Если бабку не поцелуешь, то его в Москве не примут.
– - Какую бабку? -- простодушно спросил Макарка.
– - Сопливую. Так и зовут -- сопливая бабка.
Все засмеялись, а Макарка не знал -- верить ему этому или нет.
– - Сидит она на бо-о-льших воротах и едет на шести конях, -- стал описывать бабку смуглолицый. -- Одной рукой правит, а другой калач держит. 'Вот, говорит, еще калач не проглочу, а до Питера долечу…'
– - И ты целовал? -- опять спросил Макарка.
– - Как же! никак нельзя. Мускородно, а целуешь.
'Ну, так что ж, не помрешь от этого, -- подумал Макарка и решил: -- Будь что будет'.
– - Ну, молодцы, у меня лошади готовы, как ваши дела? -- сказал появившийся перед ними извозчик.
– - Наши дела не всегда добела, а иной раз и с прочернью, -- ответил смуглолицый.
– - Коли так, садиться можно.
– - Давай садиться.
Началось увязыванье сумок. Взвалив сумки на спины, москвичи потянулись к выходу. Трактирщик желал им всякого благополучия и во всех делах успеха.
III
Когда сумы были уложены, подводы одна за другой выехали со двора и потянулись вон из города по Московской улице. Дорога шла на гору. Седоки шагали по сторонам, разговаривая между собой, ребята плелись за ними. С Макаркой шел другой мальчишка, ровесник ему, шедший за Москву в подпаски. Он шел уже не первый раз, поэтому держал себя шустро, просил у взрослых покурить и хвастался, что он пил водку. Его разухабистость не нравилась Макарке, и он держался от него в стороне.
– - Что ежишься? -- подзадоривал его подпасок. -- Не бойся, это сперва кажется страшно, а там ничего. Я бы теперь куда хошь, только бы деньги платили.
– - А что ты с деньгами будешь делать, паршивый? -- наметил смуглолицый.
