когда-нибудь, поглядишь.
– - Коль пятиалтынный приготовишь, а то и погодишь, -- опять вмешался сторож.
– - Заработает, -- уверенно сказал Павел, -- затем и в Москву пришел, чтобы деньги зарабатывать.
За калиткой послышались торопливые шаги. Щелкнула щеколда -- калитка отворилась, вышла среднего роста женщина, худая, с продолговатым лицом, покрытым веснушками. На голове ее был накинут черный платок, а на плечах -- ватная кофта. Она с удивлением глядела на пришедших, не узнавая их. Павел снял картуз и, улыбаясь, проговорил:
– - Здорово, землячка, небось не узнаешь, мы с Надеина… Вот это твоей сестрицы сынок.
– - Какой сестрицы?
– - Устиньи.
– - Это Савелья-покойника?
– - Да-а.
– - Ах ты, батюшки!.. Ну, здравствуй!
Она подошла к Макарке и поцеловала его тонкими, холодными губами.
– - В Москву пришел?
– - Прислала мать. На твое попеченье… Може, говорит, приделит.
Матрена глядела на мальчика, но ничего не выражалось на ее бескровном лице, потом проговорила:
– - Очень он мал да худ-то. Как его в контору-то вести?
– - К резинщикам возьмут; там и такой справится.
– - Стой у машинки да гляди, -- дал совет сторож.
– - Попробовать свести… что скажут… Как тебя звать-то?
– - Макарка.
– - Ну пойдем, Макарушка; сумку-то пока здесь оставь, контора-то, она вот где.
Макарка снял с плеч котомку и, передав ее крестному, пошел за Матреной.
Двор был меньше, чем на той фабрике, где жил крестный, и сама фабрика была не так велика. Налево возвышался двухэтажный корпус с огромными окнами; в конце корпуса была кочегарка и поднималась высокая железная труба, окрашенная в коричневую краску; за кочегаркой по забору лежали наваленные дрова, длинные, толщиною в половину бревна, а направо тянулось здание с кухней, спальнею, кладовыми. Контора помещалась в особняке, выходившем на улицу.
В конторе за разными столами сидели несколько молодых людей и что-то писали. Тетка подвела его к небольшому человеку в кожаной куртке, с большими усами на маленьком лице, курившему фарфоровую трубку с душистым табаком; поклонившись ему, тетка проговорила:
– - Здравствуйте, Герман Карлович! Не возьмете ли вы мальчика за машинку?
Мастер уставился на Макарку черными глазами, с минуту глядел прямо в лицо ему, потом проговорил:
– - Мальшик ошень плох. Он слябый…
– - Ничего, он выносливый; в нужде жил. У него отец фабричный был, да помер.
Мастер взял Макарку за подбородок, открыл рот и поглядел ему в зубы. Потом отнял руку и проговорил:
– - Карашо, пишите, Николай Борисов.
– - Покорнейше вас благодарю! -- поклонилась опять Матрена мастеру и подвела Макарку к столу конторщика.
Конторщик, кудрявый, с бойкими глазами, взглянул на Макарку, открыл книгу и спросил:
– - Как звать?
Макарка ответил.
– - Пачпорт.
Макарка вынул из кармана поддевки свое свидетельство и подал конторщику.
– - Ступайте.
Матрена и Макарка вышли снова за ворота.
– - Ну, приняли, слава богу, -- заявила Матрена.
– - Слава богу! -- согласился и Павел.
– - Теперь пойдемте -- спрыски сделаем. Вы подождите маленько, я сейчас выйду -- в трактир сходим.
Матрена ушла и вернулась минут через десять. Она была в свежем платье, драповой кофте и новом платке на голове. В этом наряде она казалась миловидней.
– - Ну, пойдемте.
Они пошли какими-то переулками, пока не вышли на перекресток с огромным, дикого цвета зданием. Здесь и был трактир. Поднялись по лестнице, вошли в огромную темную залу, уставленную столами и стульями. Ящик с трубами был гораздо больше, чем у них в городе, и половые все в белом.
– - Чайку прикажете? -- подскочил один к ним.
– - Три пары, -- сказала Матрена.
VI
Когда напились чаю, Павел распростился с Матреной и крестником и пошел к себе, а Макарку Матрена повела с собой.
– - Знала я твоего отца хорошо, -- говорила Матрена дорогой. -- Больно он плох был, ни в чем ему не задавалось. Как только он на свете жил! Тебе его жалко?
– - Жалко.
– - Жалеть всех нужно и поминать почаще. Покойнику молитва -- одно утешение.
– - Я поминаю.
– - Молитв-то много знаешь?
– - Три молитвы.
– - Надо больше знать, весь начал… Ты читать-то умеешь?
– - Нет.
– - Как же так? Без грамоты человек, как без глаз. Надо учиться. Я вот женщина, да и то знаю, и бога благодарю. Через грамоту я знаю, как святые отцы жили, как преподобные жены себя спасали, и мне легко. Я в миру без опаски живу… И сестры твои не знают?
– - Нет.
– - Слепые. В слепоте и сгибнут. Вот, говорят, на фабриках скоро училища будут. Смотри учись тогда…
– - Только бы допустили.
– - А что, на фабрике трудно работать? -- спросил немного спустя Макарка.
– - Будешь стараться -- не трудно. Тут все машины.
– - И ты за машиной?
– - И я… за самоткацким.
– - А давно ты работаешь?
– - Давно, с малолетства. Сперва в моталках, а там присучать выучилась и за станок стала.
– - А как это присучают?
– - А вот увидишь, когда фабрика пойдет.
Матрена сначала провела его в мужскую спальню. Эта спальня была много тесней, чем у крестного, но народу в ней тоже было немного; на нарах между постелей фабричных пестрели пустые места. При входе их с первых нар поднялся небольшой, худощавый фабричный в белой крапинками рубашке и двубортной жилетке, взглянул на Макарку и спросил:
– - Здравствуйте, Матрена Ильинишна, к нам, что ли?
– - К вам. Племянник мой, сиротинка, несмышленой еще. Где бы мне его получше поместить?
