Бесконечный спектакль, где меняются Лишь имена актеров, а роли остаются прежними. Мне говорили: “Тебе стоит написать книгу Об этом доме. Здесь дело нечисто! Поживешь, увидишь, что не так-то просто Будет выбраться отсюда, поскольку каждый, Кто попадает сюда, попадает в настоящий лабиринт — В Кносский дворец, где правит злая воля! Вот и ты Теперь в лабиринте”. Легенды Завораживали. Я слушал, завороженный. Я жил здесь один. Один Сидел за щербатым допотопным верстаком, Который служил мне обеденным И рабочим столом. Я ждал Лукаса И тебя. О чем бы я ни думал, мои мысли Все равно возвращались к той пухлой бельгийке С черными и блестящими, как лакированные ботинки, волосами, Которая жила на первом. Она казалась мне птахой В силках любовника, торговца подержанными автомобилями. Это он завалил наш подвал старыми глушаками И помятыми крыльями. Так что, пробираясь В темный и грязный туалет, расположенный ниже Уровня проезжей части, мы рисковали покалечить себе ноги. Как и все в этом доме, девчонка играла Свою роль в спектакле. Ее телохранителем Была черная немецкая овчарка, настоящая ведьма, Которая стерегла ее одиночество и рычала За дверью, когда кто-нибудь проходил мимо. Овчарка охраняла ее ото всех Для торговца автомобилями. Охраняла исправно, хотя Семь лет спустя и не спасла от конфорки. С ней У нас ничего не вышло. Не вышло и со Сьюзен, Которой суждено было блуждать в лабиринте И ждать Минотавра, занимая телефон ночами, Когда ты хотела услышать мой голос. Но в тот вечер Я не мог и предположить, что во мне Будет кто-то нуждаться. Что пройдет десять лет, И три из них ты уже будешь в могиле, И Сьюзен по ночам станет мерить шагами комнату (Этажом выше той, где мы, обрученные кольцами, Согревали друг друга на узкой кровати) И плакать, умирая в одиночестве от лейкемии. Итак, Лукас привел тебя. Ты Была в Лондоне один вечер проездом в Париж. Апрель, 13-е, день рождения твоего отца. Пятница. Я догадывался, зачем ты сорвалась с места: Чтобы увидеть ту Европу, о которой Ты мечтала в Америке. Через несколько лет, Уже после твоей смерти, я узнал о том, Какое страшное разочарование тебя ожидало, О твоих слезах, которые ты проливала в Париже. Только на одну ночь я отдалил крах твоих надежд, Этих драгоценных камней, украшавших твое одиночество. А потом — потом и мечты, за которыми ты гналась, и жизнь, Которую ты вымаливала, все пошло прахом: Твой дневник рассказал мне историю этих мук. Я представлял себе, как у святых алтарей Ты молила судьбу дать тебе шанс, заклиная Провидение или случай. Как ребенок, Ты пыталась играть во взрослые чувства, Но — в который раз — ты проиграла. И вот появился я, всего-то На несколько часов, с пригоршней пенсов в кармане На все про все, готовый быть мучеником твоих капризов. Я ли получил тебя, подкупив Судьбу? Ты ли искала встречи со мной? Не знаю, зачем Мы очутились вместе и для чего судьба Свела нас и бросила, беззащитных, но только Я уже слышу, как ты поднимаешься по ступенькам, Живая и близкая, и как громко смеешься, чтобы Заранее смутить меня. Такой была твоя тактика: Прежде чем явиться передо мной во всеоружии, ты Хотела, чтобы я услышал, как оно бряцает. Затем — Пробел в памяти. Как вы вошли? Что было дальше? Когда, например, исчез Лукас? Предложил ли я сесть? Ты была похожа на большую птицу, оперенную Каким-то болезненно-радостным возбуждением. Я помню голубые блики, искрящийся кобальт Разрядов твоей ауры, которая, как я потом понял, И делала тебя такой необычной. И глаза, Твои нездешние, прусские глаза, их странный блеск: Два крошечных человечка под капюшонами Тяжелых век. Загадочные и в то же время девчоночьи, Они сверкали от возбуждения и были Фамильной драгоценностью, которая после Перейдет по наследству к нашему сыну. Наконец-то я смог как следует рассмотреть тебя: Твое круглое лицо, которое друзья называли “Гуттаперчевым”, а ты — безжалостно — “ватным”. Его выражение менялось каждую секунду, Оно было слепком с души, как будто
