Отражавшим колебания ее эфира.И еще я был заинтригован твоими губами,Подобных которым не встречал на свете:Крупными, какие бывают разве что у туземцев.Меня поразил и твой нос, плоский,Как у боксеров или индейцев-апачей, и широкий,Напоминавший по форме скорпиона.Твой профиль нельзя было назвать орлиным:Плоский нос делал каждую фотокамеру твоим врагом,Он был тюремщиком твоего тщеславия, изменникомИз бесконечного сериала твоих сексуальных снов.Это был нос одного из воинов Аттилы, онДелал твое лицо похожим на лица, которыеЯ представлял себе в дыму костров племени навахо.И волосы, зачесанные на висках, и эта модная челка,И еще подбородок, твой маленький подбородок,Какой часто бывает у рожденных под знаком Рыб.Твое лицо никогда не было просто лицом. Оно всегдаБыло разным, как поверхность моря, где играютВетер и волны, свет луны или солнца.Оно было подвижным, пока однажды утромОно не застыло — и не стало детским. ШрамКазался трещинкой в шедевре Скульптора.А сейчас — сейчас ты читала стихотворение о черной пантере,Я же хотел обнять и поцеловать тебя, хотелУдержать от метаний по комнате. Но этимЛишь подливал масло в огонь.Потом я провожал тебя через весь Лондон на Феттер-лейн,Где была твоя гостиница. Дом напротивТолько начинали отстраивать после бомбежки,И мы, взявшись для храбрости за руки,Вошли под его своды и будто полетели внизС высоты Ниагарского водопада. Сквозь шум потокаЯ услышал историю твоего шрама —Тайного шифра твоей души, — ты рассказала мне,Как пыталась убить себя. И вотЗа мгновение до того, как я поцеловал тебя,Холодные звезды над этимВосстающим из пепла грохочущим городомПрошептали: будь начеку.Даже звезды были напуганы. А я —Я даже не помню, как мы очутились в твоем номере.Ты была стройной, и гибкой, и гладкой, как рыба.Ты была новым светом. Моим новым светом.Так вот она какая, Америка, с удивлением думал я.Прекрасная, прекрасная Америка!
