оппозиции должны были казаться важными и необходимыми в течение всего правления Петра. Это подавление сосредоточивалось в Преображенском приказе, самом стойком из всех новых органов царской администрации и самом устрашающем. Он появился в середине 1690-х годов (нет ни одной точной даты его создания и, вероятно, не имелось никогда никакого письменного указа, его учреждающего) из администрации Преображенского полка. Ему была дана юрисдикция по политическим преступлениям, независимо ни от места, где они были совершены, ни от чина обвиняемого. К началу 1697 года он был ответствен не только за организацию Преображенского и Семеновского полков и охрану общественного порядка в Москве, но также за подавление политической оппозиции повсюду в России. Таким образом, его можно рассматривать как первый централизованный орган российского правительства, предшественник неудачной Ратуши 1699 года и Сената 1711 года. Его центральное положение в административной структуре отображалось в символической форме тем фактом, что его главе, безжалостному и заслуживающему доверия князю Ф. Ю. Ромодановскому было передано управление столицей, когда Петр выехал за рубеж в 1697 году. В 1702 году указ предписывал отсылать в Москву всех обвиненных в политических преступлениях и передавать их дела в Преображенский приказ; и даже после 1719 года, когда была основана Юстиц- коллегия, он сохранил эту исключительную юрисдикцию по политическим делам. Его стабильность и долговечность является резким и существенным контрастом частым изменениям многих структур управления, создаваемых при Петре. Личная заинтересованность в нем царя видна по его активному участию в его работе. В 1698 году, после восстания стрельцов, он лично допрашивал Софью и ее младшую сестру Марфу и присутствовал при других допросах. В 1706 году он проявил заметный интерес к допросам захваченных астраханских мятежников. Более адекватная юридическая или квазиюридическая основа для работы Приказа обеспечивалась в соответствии с указом Сената от января 1714 года, который впервые дал определение политического преступления против царя. Двумя годами позже Устав Воинский объявил, что простое задумывание политически нелояльного или преступного действия, или желание осуществить его, должно наказываться точно тем же самым путем, как и фактическое его выполнение. Одной из наиболее потенциально репрессивных особенностей такого законодательства, разработанного с целью сокрушить всю оппозицию, были невнятные и всеобъемлюще абстрактные формулировки законов.
Хотя он мог быть очень жесток в обращении с открытым мятежом (после стрельцов, приговоренных к смерти в 1698–1699 годах, 320 астраханских мятежников были казнены в 1706), Петр, вообще, не одобрял смертную казнь за политическое преступление. Он предпочитал вместо этого различные формы бития и ссылки. Из 507 случаев, подробно расследованных Преображенским приказом в 1697–1708 годах, только 48 закончились смертью обвиненных[143] (хотя, по общему признанию, большинство этих случаев были тривиальным результатом просто пьяных разговоров или преступного намерения). С 1707 года и далее женщин, духовных лиц и старых людей чаще ссылали в монастыри в отдаленные части России, чем в Сибирь; хотя судьба человека, приговоренного к ссылке на каторжные работы в Азов или Таганрог, была не менее жалкой. Однако методы, которыми расследовался заговор, реальный или предполагаемый, или даже простые «непристойные беседы», служат красноречивой иллюстрацией более жесткой стороны автократии Петра. Из 365 человек, допрошенных в Преображенском приказе в связи с восстанием в Астрахани, 45 умерло в результате пыток, которые им пришлось перенести. Индивидуальные дела поясняют это даже лучше, чем цифры такого рода. Так, когда в 1699 году член одного из стрелецких полков, по имени Волох, был обвинен в том, что говорил оскорбительные слова о царе, а двумя годами ранее будто бы обмолвился, что стрельцы хотели убить царя в Азове, его жена, вызванная как свидетель, подверглась пыткам не менее пяти раз. На разных допросах она получила двадцать, пятнадцать, двадцать четыре и снова пятнадцать ударов кнутом, а в последнем случае была еще и помещена в огонь. И обвинитель, и защищающийся подверглись пыткам, но поскольку ни один из них не изменил своих свидетельских показаний (жена Марфа отрицала, что ее муж говорил вменяемые ему слова), весь процесс был повторен в январе 1701 года. В 1704 году дело было опять в рассмотрении и все трое подверглись пыткам еще раз. Заключительный результат не известен[144].
Высшая иллюстрация как силы, так и расширения консервативной оппозиции Петру и жестокости, с которой она была сокрушена, является трагическая история царевича Алексея. Рожденный в феврале 1690 года, он был единственным выжившим сыном Петра от Евдокии Лопухиной (его младший брат, Александр, умер в младенчестве). В возрасте чуть больше восьми лет он был навсегда отдален от своей матери (факт, который мог весьма глубоко повлиять на всю его трагическую жизнь) и воспитан любимой сестрой Петра, Натальей. С самого начала царь решил, что его сын должен играть активную роль в большой работе по переменам и модернизации, которую он вел в России. В 1698–1699 годах он решил послать ребенка к одному из немецких дворов для получения образования, хотя идея эта по причинам, которые остаются все еще неясными, была скоро оставлена. С лета 1701 года и далее немецкие наставники — Мартин Нойгебауэр и Генрих Хьюссен — подвергли Алексея обширному курсу наставления в языках, географии, математике, военных упражнениях, танцах и других предметах. Это обучение было явно основано на образовании, обычном для рыцарских академий того времени в немецком мире. Царевич, даже в этом раннем возрасте, находил занятия такого рода весьма неподходящими. Раннее влияние матери, его очень ограниченный контакт со своим отцом, и прежде всего его собственные вкусы и симпатии, сделали Алексея полностью равнодушным к амбициям Петра. Его глубоко привлекали церковь и традиционные обряды. Иконы, одеяния, проявления благочестия имели для него, как почти для всех русских, глубокое значение. С детства он был усерден в отправлении церковной службы и скрупулезен в соблюдении постов, а иметь священников у себя или в пределах легкой досягаемости стало для него почти потребностью.
Ситуация вызвала противоречивый конфликт между вспыльчивым и требовательным отцом и слабым, но упрямым сыном. Многие из современников полагали, что Меншиков, который формально следил за условиями жизни царевича, преднамеренно обострил этот конфликт в своих собственных целях, плохо обращаясь и измываясь над сыном, чтобы сохранить свое положение как самого близкого партнера отца. Конечно, временами он обращался с Алексеем с заметным недостатком уважения. Имперский представитель в Москве сообщал в 1703 году, что царевич однажды был «таскаем за волосы по полу» всесильным фаворитом и что «царь не сказал ничего относительно этого» [145]. Свое несчастное детство Алексей закончил робким, скромным и неуверенным в себе, — свойства, усиливающие его склонность, чрезмерную даже для России того периода, к сильному питью. Он все более боялся, даже ненавидел и своего ужасного отца, и требования, которые тот к нему предъявлял. Все чаще он окружал себя теми (аристократы-консерваторы типа А. В. Кикина и Н. К. Вяземского, священник Яков Игнатьев, который был духовником царевича, и родной дядя Алексея А. Ф. Лопухин), кто выступал против Петра во всех его начинаниях и видел в восхождении на престол Алексея благословенный возврат к обычной системе ценностей и традиционной политике.
Уже в 1704 году, после безуспешного обращения к своему сыну присоединиться к нему в осаде Нарвы, Петр выказал свое серьезное неудовольствие им. «Я могу умереть сегодня или завтра, — писал он Алексею, — но знаю, что Вы будете иметь мало удовольствия, если Вы не последуете за моим примером. Вы должны любить все, что служит славе и чести Отечества; Вы должны любить истинных советников и слуг, иностранцев или наших собственных людей, и не экономить никакое усилие для общего блага; если мой совет повиснет в воздухе и Вы не будете делать так, как я желаю, тогда я не признаю Вас своим сыном»[146]. Несмотря на разочарования, в начале 1707 года Петр дал своему сыну важную административную работу в Смоленске и Москве по подготовке людей и снаряжения для Шведской войны. И здесь Алексей полностью не сумел удовлетворить своего строгого наставника. «Я вижу, — писал царь в горе и в возмущении, — что Вы идете в слишком ленивом темпе в эти критические дни, чтобы самостоятельно заниматься делом». В октябре 1711 года царевич женился, по приказу своего отца, на иностранке и протестантке, принцессе Шарлотте Бруншвейг-Вольфенбюттельской. Брак определенно отражал намерение Петра усилить влияние России в Германии и утвердить позиции Романовых как европейского царствующего дома. Для Алексея, однако, это было просто еще одной нежелательной обязанностью, которую наложили на него, особенно потому, что брачный контракт даже не обязывал невесту принять православие. Наконец, в 1713 году после последнего усилия занять его наблюдением за судостроением на озере Ладога, что также потерпело неудачу, ему не давали никаких других официальных постов и ему было позволено жить полностью частной жизнью в Санкт- Петербурге.
Это положение было неудовлетворительно и непостоянно. Алексей не был политически активен; но в
