консервативной реакцией, в которой царевич будет лидером. С политикой Петра, кроме того, ушли бы люди, которые применяли ее, начиная с Меншикова и далее. Имелось, таким образом, большое количество сильных людей, лично непосредственно заинтересованных в том, чтобы Алексей никогда не пришел к власти.
Результатом было упорное стремление идентифицировать и наказать тех, кто поощрял отступника в его бегстве и в его предположительных надеждах на свержение отца силой. Это привело, между февралем и июлем 1718 года, к периоду напряженности в Москве и Санкт-Петербурге, невиданному со времен казни стрельцов в 1698–1699 годах. Эти месяцы были наиболее трудными в царствовании Петра. Прусский, австрийский и ганноверский представители в России были убеждены, что имелась реальная опасность очень серьезного волнения; Плейер, австрийский посланник, сообщал в июне, что всеобщее восстание, чтобы отменить отказ Алексея от прав на престол, было вполне возможно. Ранее, в марте, французский посланник заключил, что русские ненавидели все новшества Петра, и «ждут и надеются только на окончание его жизни, чтобы погрузиться в топь лени и тупого невежества»[149]. Новое правительственное агентство, Тайная канцелярия, с Толстым во главе, было основано, чтобы расследовать дело Алексея и его сторонников. Учрежденное в Санкт-Петербурге в конце марта, оно функционировало в новой столице так же, как Преображенский приказ в Москве, и продолжало существовать до 1726 года, хотя всегда в меньшем масштабе, чем более старое учреждение. Как и в 1698– 1699 годах, Петр принимал активное личное участие в допросах (часто сопровождаемых пыткой), которые проводились в течение весны и лета. Через день после своего отказа от прав на престол Алексей стоял перед списком вопросов, написанных рукой его отца, который требовал полной информации относительно его сообщников. Это был первый из семи таких письменных допросов. Чтобы улучшить свое собственное положение, царевич в ответе, который занял десять страниц бумаги, попытался переложить, сколько было возможно, вину за то, что случилось, на тех, кто давал ему советы. Несколько из его партнеров — Кикин, чиновник суда Иван Афанасьев, князь
В. В. Долгорукий — были теперь арестованы. Евдокия, бывшая в течение двух десятилетий официально монахиней Еленой в Суздальском женском монастыре, не имела ничего общего с побегом своего сына. Но она имела давнишнюю связь, как было обнаружено, с женатым офицером, Степаном Глебовым, а епископ Ростовский, Досифей, предсказал, что она еще раз будет признана царицей, и открыто желал смерти Петра. Сводная сестра Петра, Мария Алексеевна, находилась под еще большей угрозой, была в контакте с Евдокией и Досифеем, а ее Милославское происхождение пробуждало в воспоминаниях царя страх и оскорбления его юности. Никто из арестованных и осужденных в течение этого расследования никогда не был в состоянии причинить Петру какой-нибудь серьезный вред. Не имелось никакого сомнения в его глубокой непопулярности у многих из старой московской знати и церкви, но даже пытки не дали никаких свидетельств организованной или эффективной оппозиции. Однако оп чувствовал себя окруженным враждебностью со всех сторон, угрозу предательства даже тех, о ком он прежде думал хорошо. (Кикин был одним из тех молодых людей, кто принял участие в большой поездке на Запад в 1697 году; а Долгорукого Петр считал одним из лучших офицеров своей армии.) Таким образом, он утвердился в своей вере что, по последним данным, мог бы полагаться только на небольшое число близких соратников- единомышленников.
Алексей был, наконец, полностью предан Афросинией, глубокая и искренняя привязанность к которой являлась одной из немногих привлекательных черт его характера. Стоя перед Петром, отвечая как на письменные, так и устные вопросы, она признала, что ее любовник никогда не желал отказываться от наследования трона и во время своего побега переписывался с возможными сторонниками в России. Он также намеревался уничтожить наиболее заветные достижения своего отца, «Когда я буду правителем, — говорил он ей, — я буду жить в Москве и оставлю С.-Петербург как простой провинциальный город. Я не буду содержать никакие суда, а армию сохраню только для защиты, и я не хочу вести никаких войн. Я буду доволен старыми владениями: зимой я буду жить в Москве, а летом в Ярославле»[150]. Эти признания нарисовали картину, которая теперь кажется скорее патетикой, чем угрозой; но они обрекли царевича.
То, что Алексей ненавидел политику своего отца, что он желал смерти своего отца — эти факты были вне сомнения. Но что он когда-либо предпринимал или даже серьезно рассматривал какую-либо реальную акцию против Петра, доказать не удалось. В частности, никогда не было доказано достоверно, что он просил и ему была обещана помощь от Карла VI в свержении своего отца и захвате трона. Это было обвинение, на которое Петр больше всего стремился нажимать в России. Он сделал это в манифесте, изданном в начале февраля, в момент возвращения Алексея. За четыре дня до своей смерти царевич признавал это в письменной форме. Но он сделал это только после пытки; и это не подтверждено (хотя окончательно и не опровергнуто) венским архивом. Однако вряд ли возможно, что Карл VI, вовлеченный в войну с Оттоманской империей, которая закончилась окончательно в июле 1718 года, и стоя перед угрозой испанского нападения на Сардинию, желал бы или позволил бы вовлечь себя в авантюру такого рода в России. Все свидетельства показывают, что в 1717–1718 годах габсбургское правительство сознательно стремилось избегать военных действий с Петром. Логичнее предположить, что Алексей придумал историю с обещанием имперской военной поддержки в беседе с Толстым во время возвращения в Россию, надеясь таким образом обезопасить свое возвращение и возможный отказ от прав. Такой чисто эмоциональный и неэффективный обман был в его характере[151].
После признаний Афросинии Петр перешел к более серьезным мерам против своего сына. 30 июня и 5 июля Алексея, перевезенного в С.-Петербург, били кнутом в крепости Св. Петра и Св. Павла. Он получил двадцать пять ударов в первый раз и пятнадцать во второй. Таким образом пытались извлечь из него новые признания. Царь, кажется, уже решил в мае, что его сын должен предстать перед специальным судом и подвергнуться судебному разбирательству, решающему вопрос о его жизни. В середине июня в письме лидерам церкви Петр жаловался, что Алексей, несмотря на свои обещания, не полностью признал свое преступление, не назвал всех тех, кто поощрял его. Впрочем, эту жалобу он повторял несколько раз с самого начала расследования в феврале. Он продолжал спрашивать, какого же наказания заслуживают царевичево «безбожное намерение по примеру Авессалома». Ответ, данный четырнадцатью митрополитами, епископами и игуменами, был в сложившейся ситуации замечателен своей смелостью. Они сообщали, что не в состоянии вынести приговор несчастному, и убеждали Петра быть милосердным. Специальное собрание высоких должностных лиц, министров и других военных и светских высокопоставленных лиц, всего 126 человек, выказало меньше независимости. 5 июля они единодушно подписали заявление, что действия царевича заслуживают наказания смертью. (Из 126 всего лишь трое было иностранцами, хорошая иллюстрация, насколько теперь Петр стал способен обходиться без нероссийских советников и подчиненных.) 7 июля Алексей умер. Точная причина смерти никогда не была установлена. Официально это был апоплексический удар, хотя в ходу было и много других версий случившегося[152]. Но каковы бы ни были истинные обстоятельства, никто из современников не сомневался, что по сути ответственность за смерть сына лежит на Петре, и потомство повторило приговор. Царь воспринял смерть своего сына как облегчение. На следующий день состоялись общественные празднования годовщины сражения у Полтавы (хотя они закончились необычно рано), и 10 июля, как обычно, были отпразднованы именины Петра, запомнившиеся пьянкой, фейерверками и спуском на воду новых военных кораблей.
Несмотря на жестокость допросов Петра и напряженность, вызванную ими в течение весны и начала лета 1718 года, казней было относительно мало. Кикин и епископ Досифей были колесованы. Авраам Лопухин, дядя Алексея, был обезглавлен вместе с еще четырьмя его сторонниками в конце года. Глебов, вызвавший особую ярость Петра, был посажен на кол, список убитых был мизерным по сравнению с полным уничтожением в 1698–1699 годах, однако меньшие наказания в виде порки, заключения и изгнания понесли многие. В частности, царевна Мария была заключена в Шлиссельбургскую крепость, а Евдокия заточена на следующее десятилетие в близлежащий женский монастырь. Тем не менее царь подтвердил с особой жестокостью свое бескомпромиссное намерение продолжать курс, которым он прошел двумя десятилетиями раньше. И церковь, и старая знать теперь подвергались террору для приведения их к покорности (собрание знати, которое осудило Алексея, включало по крайней мере двадцать два члена старых московских знатных семей, некоторые из них были людьми, кого он принимал за сочувствующих ему). Так же, как Полтава выявила пришествие российской мощи на сцену недавно довольно враждебной
