брошюр и других материалов[173]. Подобные методы использовались, чтобы влиять и на общественное мнение на родине. Едва услышав о какой-либо важной российской победе, Петр требовал сообщений об этом, «которые могли быть напечатаны и распространены». Они должны были тогда появиться или в Ведомостях, правительственной газете, издаваемой довольно нерегулярно с 1703 года, которая часто упоминается как первая российская газета, или отдельными изданиями. Описания захвата Нарвы, сражений у Лесной и Полтавы были напечатаны как плакаты и вывешены на улицах Москвы, Санкт-Петербурга и других городов, в то время как 6000 копий мирного договора 1721 года были напечатаны для ознакомления с ним неграмотного большинства, официальные отчеты о российских успехах читались на собраниях верующих в церквах после благодарственных служб[174]. Реальный результат такой официальной пропаганды трудно измерить, но вполне возможно, он был очень небольшим. Ведомости, кроме чрезвычайно неупорядоченного выпуска (за весь 1718 год они были изданы только однажды), имели к концу царствования Петра тираж меньше сотни экземпляров каждого номера. Однако желание Петра распространять информацию о своих усилиях и достижениях не подлежит никакому сомнению.
Даже его портретам, написанным в разное время западными художниками, было суждено служить подобным целям. В частности, два из них: написанный Кнеллером, когда Петр был в Англии с Великим посольством в 1697–1698 годах, и написанный Карлом Моором в Голландии в 1717 году, казались царю хорошо передающими образ идеального царя, который он желал распространить; в результате они намного чаще гравировались, чем другие, хотя для историка одинаково интересны все портреты царя (написанный чехом Купецким в 1711 году; и русским Никитиным в 1716 году; и Риго и Натье в Париже в 1717 году; и двумя иностранными художниками на русской службе Танауэром в 1714 году и Караваком в 1722 году). Гравюры, сделанные с них, были широко распространены; кроме того, были сделаны миниатюрные копии, сначала французскими, а позже русскими художниками, чтобы раздавать, их не скупясь, как подарки и награды[175]. Петр беспокоился и об увековечивании своего имени. Он мечтал установить большой мемориал, надолго и наглядно увековечить свою славу для потомков, хотя эти планы никогда не были реализованы при его жизни. Эскиз большой триумфальной колонны с его статуей на вершине и покрытой барельефами, представляющими десять главных событий его царствования (вероятно, вдохновленный описаниями Траяновой колонны в Риме), так и не нашел своего воплощения, а его бронзовая юбилейная статуя, изготовленная еще до его смерти, была установлена на пьедестале только в 1800 году. Таким образом, Петр представляет собой пример чрезвычайной простоты в личных расходах с одновременной готовностью терпеть и даже наслаждаться расходами близких ему людей, а главное — тратить чрезвычайно щедро там, где, по его мнению, затронут его собственный престиж или престиж России.
Семейные и личные привязанности не играли большой роли в его жизни. Два близких родственника его первой жены были отправлены на казнь в 1694 и 1698 годах, стоило лишь их поведению вызвать у него подозрение, и его шурин был казнен в 1718 году, а один из его дядей сослан в Архангельск. Мы даже не знаем с уверенностью, сколько детей он имел от своих двух жен[176]. Его сестра Наталья, только на год моложе его, оставалась до своей смерти в 1716 году его искренней поклонницей и сторонницей. Но достижениям Петра она способствовала мало: она, вероятно, не полностью поняла некоторые его цели. То же самое можно сказать и об отношении к нему царицы Прасковии, жены Ивана V, влиятельной дамы старой московской школы, которая также была поклонницей царя до самой своей смерти в 1723 году, и его племянницы, герцогини Мекленбургской. Все они что-то значили для Петра. Наталье был поручен маленький царевич Алексей после его разлучения со своей матерью в 1698 году; Прасковья следила за малыми детьми Петра от его второй жены, когда их родители путешествовали в Германии в 1716 году. Но только вторая жена, Екатерина, была единственной женщиной, истинно близкой ему (по крайней мере после того, как он порвал со своей любовницей Анной Моне в 1705 году), и на нее он мог полностью положиться.
История Екатерины ярко иллюстрирует свободу Петра в его личной жизни от предрассудков и условностей, принятых другими монархами века. Дочь литовского крестьянина, осиротевшую и обездоленную, еще ребенком вывезли в Москву в 1703 году после захвата русскими Мариенбурга, где она была обыкновенной служанкой лютеранского пастора. Будучи служанкой в московском доме Меншикова, она встретила и привлекла Петра. Она была неграмотна, но симпатична и добродушна; ее первый ребенок от царя родился зимой 1704–1705 годов. В 1707 году они тайно поженились в Санкт-Петербурге; так это продолжалось в течение четырех лет, пока брак не признали публично. Тот факт, что первая жена Петра, Евдокия, была все еще жива и что не имелось никакого развода, делал положение Екатерины и положение ее детей чрезвычайно сомнительными. Многими современниками брак рассматривался совершенно обоснованно как дальнейшее свидетельство готовности царя полностью игнорировать обычные ограничения всех видов. «Я предполагаю, — писал британский посланник в России одному из государственных секретарей, — Вы уже слышали, что царь женился на своей любовнице и объявил ее императрицей; это одно из удивительных событий в этом чудесном веке» [177]. Однако брак оказался невероятно удачным. Екатерина родила своему мужу, вероятно, девять детей, но из них только две девочки (Анна, вышедшая в 1724 году замуж за Карла Фридриха Гольштейн- Готторпа; и Елизавета, которой суждено было стать императрицей в 1742 году) не умерли в раннем детстве. Веселая и заботливая, она умела успокаивать Петра, когда он был сердит, и ободрять его, когда он был подавлен. Чтобы не расставаться с ним, она переносила трудные и неудобные поездки; она сопровождала его во время несчастливой Прутской кампании, в Померанию и Данию в 1716 году и даже в Персию в 1722 году. Письма царя к ней показывают его домашность и сентиментальность, которые никак не проявляются в других местах его корреспонденции[178]. Он не был верен ей в буквальном смысле. Однако в том веке никто не ожидал физической верности от правителя; и ни одна из его измен (некоторые из них были совершены с ее ведома) никогда не угрожала реальному положению «Катеринушки» в его чувствах. Ее коронация в Москве в мае 1724 года оказалась беспрецедентным случаем, наконец определившим ее официальное положение. Петр возложил корону на ее голову своими собственными руками; и уже одно это оказание ей столь публичной чести должно было, почти наверняка, упрочить ее право наследования престола в случае его внезапной смерти.
Кроме Екатерины самым близким соратником царя в течение почти всего его правления был Александр Данилович Меншиков, связь с которым оказалась наиболее длительной. Став после службы в одном из «потешных полков» как бы личным адъютантом Петра, он добровольно сопровождал царя в Великом посольстве 1697–1698 годов. Несмотря на свое скромное происхождение, его знания, живость, почти зверская энергия и склонность к грубым развлечениям, которые Петр любил, быстро завоевали не просто одобрение, но и искреннюю привязанность к нему царя. После смерти Лефорта взлет нового фаворита был головокружительным. Губернатор недавно захваченного Шлиссельбурга в 1702 году, он скоро стал генерал-губернатором Ингрии, Карелии и Эстонии, а в 1705 году — князем Священной Римской империи. В 1707 году Петр дал ему титул князя Ижорского с правом называться «Высочество», а в следующем году сделал его губернатором Санкт-Петербургской губернии. Его влияние на царя казалось таким сильным, что даже важнейшие представители старой московской боярской аристократии, вроде фельдмаршала Шереметьева, теперь просили его поддержки. В 1708 году он оказал самую большую из всех своих услуг Петру, молниеносно разрушив штаб Мазепы. В триумфальной процессии в Москве после Полтавы он ехал с почетом по правую руку царя. Его усиливающаяся связь с Петром может быть прослежена по изменяющимся формам обращения, используемым в письмах царя к нему от «Mein Herz» (Mein Herzenchen)[179] до 1703 года (сомнительно, чтобы эти слова имели когда-либо эротическое значение, которое иногда приписывалось им) до Mein Liebste Vrient и Mein Best Vrient, и наконец просто Mein Bruder[180].
Меншиков обладал непривлекательным характером. Безжалостный, мстительный, он нажил множество врагов прежде всего своей жадностью. Действительно, во многом ярость дворянской оппозиции к Петру и его политике вызывалась не столько самим царем, сколько его фаворитом, который был в глазах многих русских знатных семей всего лишь высокомерным и жадным выскочкой. Весной 1711 года и снова в 1714–1715 годах против Меншикова были выдвинуты серьезные обвинения в спекуляции и коррупции. В последнем случае он был крупно оштрафован; и, возможно, только поддержка Екатерины предотвратила более серьезное наказание. В 1723–1724 годах его обвинили в сокрытии свыше 30 000 беглых крепостных в
