гвардейские офицеры шопотом отвечали на вопросы и никого не пропускали во внутренние покои. На лицах вельмож и генералов была тревога, растерянность.
Екатерина билась в страшном припадке. Молодой Зубов, брат фаворита, чтобы отвести от своей головы неизбежную опалу, поскакал в Гатчину сообщить сыну императрицы долгожданную весть и привезти его в Зимний дворец.
Екатерина, не приходя в сознание, испустила страшный крик и умерла.
Лейб-медик торжественно возвестил:
— Все кончено!
Едва услышав это, Павел щелкнул по-военному каблуками, нахлобучил шляпу и, задрав свой пуговку- нос, стукнув тростью о пол, крикнул.
— Я вам государь! Попа сюда!
Присутствовавшие при этой сцене вельможи бросились в знак верноподданности целовать Павлу руку.
Павел решил свести счеты с мертвой Екатериной. Он приказал похоронить ее вместе с мужем Петром III, которого она убила. Современник этих событий рассказывает: «Гроб, который его [Петра III] содержал, был коронован и перенесен с великим торжеством во дворец, чтобы быть здесь выставленным в построенном для этой цели храме рядом с телом Екатерины и потом отвезенным совместно в крепость. Только в это время два супруга оставались мирно один рядом с другим. Прибывали с великим почтением целовать гробницу одного и холодную синеватую руку другой; совершали коленопреклонение и не смели удаляться иначе, как сходя с катафалка задом вспять. Императрица, которая была дурно набальзамирована, вскоре оказалась совершенно разложившейся: руки, глаза и нижняя часть лица были желтыми, черными и синими. Она была неузнаваема для тех, которые видели ее только с приданным лицу, подходящим к случаю выражением. И вся пышность, которой она еще была окружена, все богатства, которые покрывали ее труп, только умножали ужас, им внушаемый».
В эту же осень 1796 года Павел послал в Москву фельдъегеря с предписанием Баженову явиться во дворец.
Павел встретил Василия Ивановича ласково и объявил ему о высочайшей милости: о производстве в чин Действительного статского советника и награждении тысячей крепостных душ.
Опальный, бедствовавший архитектор превратился в крупного сановника и богатого помещика.
Это было время неожиданных карьер и трагических падений.
Павел как-то сказал:
— В моей империи знатен лишь тот, кого я удостаиваю своим благоволением, и лишь в течение того времени, пока он пользуется им.
Новиков и Радищев были освобождены из темницы. Освободившиеся казематы заняли любимцы Екатерины.
Баженов приехал в изменившийся Петербург. В притихшей столице резко, раздавалась дробь барабанов, замиравшая к поздней ночи и возобновляемая по утрам. Будь то ясная погода или ненастье петербургской осени, когда шпили дворцов окутываются туманами Балтики, по площадям маршировали солдаты. В барабанной дроби, сопровождавшей учение «артикулу и екзерцыции», было что-то жуткое и роковое: словно перед эшафотом. Солдаты в треуголках, с напудренными косами, проделывали бесконечно повторявшиеся упражнения. Вахтпарад сделался наиболее важным учреждением и центральным пунктом правления Павла. «В простом темнозеленом мундире, в толстых сапогах, в большой шляпе, он проводит дни за упражнением караула; здесь он дает свои приказы, получает рапорты, объявляет свои милости, награды и кары, и здесь должен представляться ему всякий офицер. Окруженный своими сыновьями, топая ногами, чтобы согреться, с открытой и плешивой головой, с курносым носом, с одной рукой позади спины, а другой — равномерно поднимающейся и опускающейся под крики: раз, два, раз, два, он полагает свою славу в том, чтобы не бояться пятнадцати или двадцати градусов мороза, обходясь без мехов. В скором времени ни один военный не осмеливался более показываться в шубе, и старые генералы, мучимые кашлем, подагрою и ревматизмом, обязаны были кружиться около Павла, одетые, как и он» (Массон).
Дворец, в котором протекала личная жизнь Павла I, превратился в казарму. Всюду караулы, разводы, «беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями и приказами, особливо поутру. Стук их сапогов, шпор и тростей, все сие представляло совсем новую картину».
Невежество и предрассудки, низкое холопство и вероломное предательство, столь характерное для императорских дворов, стали основными средствами для достижения почестей, карьеры, состояния.
Иногда суеверие императора и надувательство его слуг приводили к неожиданным результатам.
Ловкий солдат, родственник камер-лакея Павла, стоял в карауле у необитаемого летнего дворца. Дворец, выстроенный по плану Растрелли, законченный при Елизавете, легкий и изящный, был окружен фигурным садом в стиле барокко.
Утром караульный солдат доложил, как тайну, своему начальнику, что увидел свет в заброшенных залах дворца, услышал стук и чей-то голос, назвавший солдата по имени… Храбрый воин не испугался, посмотрел в дверную щель и увидел… святого Михаила. Святой приказал ему пойти от его имени к царю и сказать, чтобы на этом месте построили святому церковь. Солдат просил рассказать обо всем этом Павлу, иначе он сам вынужден будет взять на себя эту смелость, чтобы выполнить приказ святого.
Офицер прогнал солдата.
— Ты, каналья, ума рехнулся. Если будешь такую чушь нести, не миновать порки.
Во время смены караула офицер рассказал о видении солдата, как о забавном анекдоте, майору. Майор оказался таким же плутом, как и солдат. Он доложил об этом Павлу. Солдата вызвали. Не смущаясь, он повторил Павлу свою чушь.
Павел задумался.
— Святому Михаилу нужно повиноваться, я и сам уже имел внушение.
Павел вызвал во дворец Баженова.
— Я имел внушение построить церковь святому архангелу Михаилу.
Баженов поклонился.
— Слушаю, Ваше императорское величество.
Павел увлекся и начал бормотать какой-то вздор. Улучив минуту, Баженов спросил, где намерен строить государь церковь.
— А там же, где летний дворец, который надлежит сломать…
На вахтпараде 20 ноября 1796 года, в приказе, отданном при пароле, сказано было: «Бывший летний дворец называть Михайловским дворцом». Учрежденной экспедицией по постройке дворца было ассигновано единовременно 791 тысяча рублей и около 1200 тысяч ежегодно. Дворец приказано было закончить в три года.
Павел хотел как можно скорее перебраться из Зимнего дворца, ненавистного ему уже по одному тому, что здесь жила и царствовала его мать Екатерина II.
Поторапливая с Михайловским дворцом, Павел сказал:
— На этом месте я родился, здесь хочу и умереть.
Вскоре последовал указ Павла, в котором, между прочим, сказано: «При сем строении, можете употребить коллежского советника Н. Пушкина и архитектора Соколова с подлежащим числом помощников и каменных мастеров; действительный же статский советник Баженов должен иметь наблюдение, чтобы строение производимо было с точностью по данному ему плану».
Баженов составил первоначальный проект дворца, получившего затем название Михайловского, а позднее Инженерного замка.
Но Баженов был не только великим архитектором, но и… великим неудачником. Долгое время автором этого прекрасного произведения считался вывезенный из Италии одним вельможей каменщик Бренна, которого Вигель в своих воспоминаниях называет «самозванцем-архитектором, весьма любимым Павлом, но бывшим в Италии весьма посредственным маляром».
Указ Павла с несомненностью устанавливает, что план Замка принадлежит Баженову. Но к началу строительства дворца Баженов заболел. Можно предположить, что надломленный неудачами, находясь в плену мистических настроений и опасаясь за судьбу Михайловского замка, чтобы его не постигла участь Кремлевского дворца или Царицынского, — Баженов отказался от наблюдения за сооружением замка.
