блузку. Чистые и выглаженные. Она поднялась, взяла одежду и направилась в ванную, не забыв запереть за собой дверь. Умывшись, надела юбку и блузку, а жакет оставила на стуле, и без того было жарко. Вышла в коридор. Из кухни доносился запах стряпни. Заглянула туда.
Лаверна что-то перебирала. Не поворачиваясь, хлопнула ладонью по табуретке рядом. Ну и слух у нее, как у кошки! Энн вздрогнула, но покорно села рядом.
Оказалось, старуха перебирает бобы: черные, коричневые, зеленые.
Энн собиралась спросить, не нужна ли ей помощь, но никак не могла подобрать слов. Пока она собиралась с духом, Лаверна повернулась и поставила перед ней здоровенную миску с бобами. Кивнула, мол, давай, не сиди сложа руки.
Энн принялась за работу. Почувствовав на себе взгляд, она подняла голову. Лаверна улыбалась. Улыбалась и молчала. Энн тоже изобразила на лице улыбку, правда кривоватую.
Наконец с делом было покончено. Лаверна взгромоздила на плиту большую сковородку и высыпала в нее бобы.
— Род хороший, — услышала Энн.
От неожиданности она перестала намыливать руки и взглянула на Лаверну. Надо же, с чего это вдруг она заговорила?
— Да, это так. — Энн откашлялась. — И Шон тоже.
Старуха хмыкнула.
Энн решила, что пора сменить тему. Для того чтобы расхваливать Шона, момент явно неподходящий.
— Давно вы работаете у Рода? — спросила она.
— Я у него не работаю.
Вот те на! Энн нахмурилась.
— Как это? Вы его родственница?
— С чего это вдруг?
Энн пожала плечами и приподняла крышку над сковородкой, где жарились бобы. Старуха подлетела к ней и вырвала крышку.
— Вы здесь живете? — сделала Энн еще одну отчаянную попытку поддержать разговор.
— Нет.
Энн сложила на груди руки и облокотилась о стол.
— Постойте, я что-то не понимаю. Вы Роду не родственница. Он вам не платит. Но вы все равно приходите сюда, готовите для него…
— Убираю…
— Убираете. По доброте душевной, так?
Лаверна, не отрывая взгляда от сковородки, наставила на Энн палец, будто пистолет.
— Из-за того, что у него добрая душа.
Энн отошла от разделочного стола и уселась на табуретку. Отсюда открывался великолепный вид на окрестности. Бескрайнее голубое небо, подернутый дымкой горизонт, лошади пасутся где-то к северу. Вот бы сейчас это сфотографировать!
— Род таким не сразу стал, — проговорила старуха, будто беседовала сама с собой. — Отец бросил его совсем ребенком. А его мать… продолжала любить этого подлеца. Любовь — вот все, что у нее осталось. Денег она так и не заработала.
Энн поежилась.
— Как же ей удалось вырастить Рода?
— А мы все вместе его растили. Общиной. — Она повернулась обратно к плите. — С деньгами у нас было худо, но ничего, бедновато, но жили. Ранчо этим владел дядька Рода. Старый осел! Прижимистый был! Род горбатился на него с утра до ночи, а тот платил ему гроши.
— Как же… как Роду досталось ранчо? — спросила Энн. — Дядя оставил в наследство?
— Он-то? Да он с мертвого рубашку снимет! Уже на смертном одре продал ему ранчо. Со скидкой.
Откуда же у Рода появились деньги?
— Скопил, — словно прочитав ее мысли, произнесла старуха. — Откладывал с каждой получки. А работал он с двенадцати!
— А как же учеба?
— А ты много школ по дороге видела?
Ни одной.
— Все мы понемножку его учили. Чему могли. Так он и получил аттестат. Потом в армию пошел, а после армии в университет. На курсе он был лучшим из лучших! — произнесла она с нескрываемой гордостью. — Потом открыл свою фирму, но вскоре продал ее и решил заняться ранчо.
Энн даже не знала, радоваться ли тому, что она столько выяснила о Роде. И так ее тело к нему тянется, и так она не в состоянии справиться с вожделением, а тут еще Лаверна превращает физиологическую потребность в глубокое чувство.
— А как же женщины? — спросила она у старухи.
Та поморщилась.
— Болталась тут одна, Викки, что ли. С год назад он привел ее в свой дом. Да что толку? Едва я ее увидала, сразу поняла: от этой добра не жди!
— Почему?
— Да пока он ей сиськи лизал, она все деньги считала! Все боялась, что ей ничего не достанется.
Энн в задумчивости опустила голову.
— Скажите, Лаверна… Одного я не могу понять. Когда я появилась, вы даже ничего не захотели выведать. Но почему?
Лаверна взирала на нее с удовлетворением. Такое же выражение лица было у нее, когда она ощупывала ее в ванной.
— Мне достаточно взглянуть в глаза тебе и Роду. И я все знаю.
Энн во всю эту чепуху никогда не верила. И верить не собирается. И все-таки что там такое углядела старуха у них в глазах? Но спросить нельзя, неудобно. Вместо этого Энн сказала:
— Я помолвлена с Шоном.
— Да что ты? — усмехнулась Лаверна и посмотрела на ее безымянный палец. Еще утром там красовалось обручальное кольцо. А сейчас было пусто.
Раздался стук копыт, у Энн заколотилось сердце, и, забыв обо всем на свете, она бросилась к двери. Приоткрыв ее, она увидела, что Род слез с лошади. Он снял футболку, обернул ее вокруг пояса. Волосы развевались на ветру, закатное солнце ласкало его бронзовую кожу, джинсы подчеркивали красоту бедер. Настоящий вождь племени, вышедший на тропу войны!
Энн задрожала. Лаверна коснулась ее плеча.
— Иди к нему, — сказала она. — Он ждет.
Ждет! Слова прожгли ее насквозь.
— Об ужине не волнуйся.
Непослушными пальцами Энн повернула дверную ручку и, не слушая голоса совести, требовавшего остановиться, направилась к Роду. Ей было все равно. Он обернулся, заметил ее, протянул руку. И она послушно вложила ладонь в его здоровенную лапу. Он притянул ее к себе и обнял. Энн опустила голову на его грудь.
Под ним верный арабский скакун, который, словно чувствуя всю важность момента, не несется рысью, а бредет по степи. Энн прижимается щекой к груди Рода, прядка ее волос щекочет ему подбородок, он чувствует ее дыхание и готов забыть обо всем, лишь бы никогда не кончалось это мгновение.
— Я хочу тебя! — шепчет Энн ему на ухо.
Ее руки скользят к его ремню, расстегивают его, спускаются ниже… Род хватает ее за колено и тянет ногу к себе, жестом указывая, куда клонит. Энн понимает, осторожно переворачивается, обхватывая ступнями ног его бедра. Юбка задирается, его взору предстают простые белые трусики.
