— А кто дал наркотики?
— Нашла на улице.
— Ты плохо кончишь, — зло сверкнула глазами тётка, выходя из камеры.
В прокуренном кабинете собрались опера, тусклая лампочка устало щурилась, едва освещая их уставшие, сонные лица.
— Если бы она стояла у школы, где мои учатся, я б её своими руками, — сложив руки на горле, показал долговязый.
— С неё что взять, — отмахнулся другой. — Сам знаешь, для кого она торгует.
— Мы их, туда-сюда, ловим, а прокуратура выпускает, — перебив его, разрезал воздух ладонью толстяк.
— Давай поменяемся местами, — хохотнул долговязый. — Пусть прокуратура ловит, а мы будем выпускать.
Все трое замолчали, уставившись в пол. Выкурив сигарету, толстяк спустился в изолятор.
— Наркотики, туда-сюда, бандиты, — чесал он затылок. — А тебе всего четырнадцать. Что же дальше?
Северина лежала, не шелохнувшись. Опер со всей силы тряхнул её, так что девушка свалилась с лавки.
— Ну, ты выбирай, малышка, — почувствовав, что не рассчитал силу, он помог ей подняться, — либо, туда-сюда, в тюрьму, либо всё рассказываешь, — вытащив из папки протокол, он приготовился писать.
— Я не малышка, — оттолкнула его Северина, потирая ушибленное колено.
— Кто тебе дал наркотики?
— Нашла на улице.
— А что делала у школы?
— Ждала подружку.
Опер сплюнул, растерев плевок ботинком. Одной рукой он заполнял протокол, положив его на колени, а второй чесал затылок, не понимая, зачем выковыривает показания, как грязь из-под ногтей, если на бумаге они будут отличаться от услышанного, как «вор» и «ров».
— Кто тебе дал наркотики?
Северина молчала.
Однажды опер, обходя с проверкой притоны, столкнулся с Могилой. Оседлав стул, бандит жевал тишину, уставившись толстяку в переносицу, и у полицейского насквозь вымокла рубашка. Кивнув своим охранникам, Могила поднялся и, протиснувшись мимо прижавшегося к стене опера, почувствовавшего на животе холод спрятанного под курткой пистолета, вышел из квартиры. С тех пор, услышав его имя, полицейский чувствовал холод на животе, будто к нему приставляли дуло пистолета, и страх лез ему за воротник.
— Кто тебе дал наркотики? — повторил опер, зевнув в волосатый кулак.
— Могила, — зло ответила Северина.
Опер нервно дёрнулся, почесал ручкой нос, но запись сделал. Он давно мечтал бросить работу в полиции, устав писать правой рукой то, что потом зачёркивала левая.
— Что делала у школы?
— Торговала.
Северина с вызовом смотрела на него исподлобья, и оперу захотелось со всей силы ударить её по лицу. Говорили, что Саам и Могила делили эту девочку на двоих, а толстяку не хотелось связываться ни с одним, ни с другим.
В полицейском участке от увиденного за день глаза перебегали на затылок, а уши были только у стен, поэтому все разговоры о бандитах оседали в грязных, прокуренных кабинетах. Вечерами, когда отделение пустело, старая уборщица выметала их вместе с пылью, так что старуха знала всё, что творилось в городке, а полицейские забывали услышанное быстрее, чем заполняли протоколы.
Опер растянул губы в улыбке.
— Ладно, на первый раз пожалею, отпущу. За то, что правду рассказала, — его слова звучали так фальшиво, что он и сам поморщился. — Но больше не попадайся!
Опер распахнул дверь изолятора, и Северина, поправив юбку, вышла из камеры.
— А я не первый раз попалась! — бросила она, уходя.
Могила и Саам сидели в машине, наблюдая за входом в отделение. Из-за грязной, обшарпанной двери появилась Северина, которая, запрыгнув на парапет, расставила руки и, едва удерживая равновесие, пошла по нему, сосредоточенно глядя перед собой. Бандиты медленно поехали за ней.
— Если мы от всех своих девок будем избавляться, в городе останутся одни старухи, — барабаня по рулю, сказал Саам.
— На наш век хватит, — в ответ зло хохотнул Могила. Но, сразу став серьёзным, посмотрел на Саама в упор: — Не от всех, а от одной.
— Чем она опасна? — пожав плечами, с деланным равнодушием спросил он.
— А она приведёт и покажет: здесь того закопали, здесь — этого. Оружие здесь брали, наркоту здесь провозили.
Саам фыркнул, как кот, не сводя глаз с девушки. Он знал, что Могила хочет поквитаться с Севериной, но воля Могилы была законом.
— И что?
— Ты, правда, думаешь, что можешь делать всё, что захочешь? Это пока они не знают деталей. Ты ведь тоже знал, что я с ней сплю. А пока не застукал, терпел.
Саам побелел, облизнув пересохшие губы.
— Ладно, — примиряющее похлопал его по плечу Могила, — баб много. Стреляет только заряженное ружьё, не со мной, так с кем-нибудь ещё.
«Стреляет только заряженное ружьё», — ухмыльнулся Саам в тот вечер, когда Лютый застрелил Могилу, не подозревавшего, что в патроннике лежит боевой патрон, который дрожащими пальцами затолкал Саам.
— Реши вопрос. Требенько предупредил, что кто-то под нас всех роет: то из центра звонят, то ментов трясут, проверки присылают. А у нас тут свои порядки! — высморкался Могила и вышел, хлопнув дверью.
Северина обернулась, услышав сигнал клаксона и, увидев Саама, подошла к машине. Он открыл дверь, и девушка плюхнулась рядом, как в тот день, когда они познакомились.
— Я им ничего не сказала, — соврала Северина, грызя ногти. — Но товар у меня забрали. Что мне за это будет?
Саам молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, и девушка, отвернувшись, уставилась за окно, плюща нос о стекло. Скосив глаза, бандит кинул взгляд на её худые руки и тёмные, выпирающие вены.
— Могила подсадил?
Северина не ответила, спрятав руки за спину.
Машина подпрыгнула на неровной дороге, и девушка, ойкнув, залилась колокольчиком, а Саам вдруг ударил по тормозам. Помяв в пальцах папиросу, он закурил, глубоко затягиваясь, и Северина, вжавшись в сидение, ловила ртом клубившийся дым, расползавшийся по салону. Словно решившись, Саам вышел из машины и, хлопнув дверью, подумал, что в прошлое нет возврата.
За городом было тихо, голый лес стоял мрачный, будто знал, зачем они приехали. Северина брела, подволакивая ноги, следом шёл Саам, который никак не мог решиться, задушить её или ударить ножом.
Смех официанток вернул Саама в кафе. От воспоминаний у него пересохло в горле, как в тот день, когда он шёл через лес, глядя на хрупкую девичью шею, которую мог переломить, как сухую ветку.
Поползли слухи, что убийства Антонова и Требенько связаны, полиция сбивалась с ног, горожане ломали головы, пережёвывая сплетни и версии, а кто-то, прижимая ладонь к губам, зашептал о народном мстителе.
