Мне 10 лет, и я разведена

морщинки. Я слишком молода.

С того момента, как отец договорился о моем замужестве, едва ли прошло больше двух недель. По местному обычаю, женщины устроили свой собственный праздник в крохотном жилище моих родителей. В квартиру набилось человек сорок — не протолкнуться. Мужчины тем временем собрались у одного из моих дядь, чтобы в очередной раз пожевать кат. Позавчера — опять же между мужчинами и при закрытых дверях — был заключен брачный договор. Ни я, ни мама, ни сестры не имели права лезть в их дела. Только благодаря младшим братьям, которых во второй половине дня отправили на улицу попрошайничать, чтобы накормить Aba, его брата и моего мужа (он также прибыл со своим отцом и братом), мы узнали: что-то намечается. Собрание прошло по всем правилам племени. Будущий зять моего отца, единственный, кто умел читать и писать, исполнял обязанности нотариуса. Именно он занялся составлением договора. Было решено, что dot[19] повысят до ста пятидесяти тысяч риалов[20].

— Не волнуйся…

Вечером отец шепотом успокаивал мать:

— Не волнуйся, мы заставили его пообещать, что он не прикоснется к Нуджуд, пока не пройдет год с прихода ее первых месячных.

Я внутренне содрогнулась.

* * *

Свадьба началась в полдень. Не было никакого белого платья. Не было рыжих цветов хны на запястьях. Не было даже любимых конфет с кокосовой стружкой, наполненных вкусом счастливых дней. Несмотря на то, что торжеству уделили не так уж много времени, мне казалось, что это никогда не кончится. Я забилась в уголок и отказывалась присоединиться к танцующим женщинам. Было очевидно, что в моей жизни происходят большие перемены. И отнюдь не в лучшую сторону. Самые юные гостьи принялись выставлять напоказ пупок и колыхаться всем телом, совсем как в слащавых видеоклипах, исполняя танец живота. Старшие, взявшись за руки, кружились в традиционном народном танце, который так часто можно увидеть в деревнях Йемена. Когда музыка стихала, чтобы вскоре заиграть с новой силой, они подходили с поздравлениями, а я целовала их в ответ, как того требовали приличия. Но несмотря на все усилия, у меня не получалось хотя бы чуть-чуть растянуть губы в улыбке.

Я безучастно смотрела из своего угла на веселящихся гостей, лицо опухло от слез. Было невыносимо тоскливо от предстоящей разлуки с мамой и папой, братьями и сестрами. Я ужасно скучала по школе, и еще сильнее — по Малак. Мои глаза отыскали в толпе Хайфу. Было заметно, что младшей сестре не очень хочется веселиться. Ей тоже будет меня не хватать. Внезапно меня охватил страх: а что, если Хайфе уготована та же судьба?

На закате, когда гости разошлись, я задремала рядом с сестрой, прямо в своем поношенном свадебном наряде. Мама подсела к нам после того, как убралась в зале. Когда отец вернулся с мужского праздника, мы уже крепко спали. В последнюю ночь незамужней жизни я не видела никаких снов. В голове маячил лишь один вопрос: закончится ли этот кошмар, когда наступит утро?

* * *

В шесть часов, когда солнечный свет затопил комнату, Omma разбудила меня и вывела в узкий коридор. Как и прежде, день начался с поклонения Богу и утренней молитвы. Потом мама подала еду: я медленно сжевала шарик foul из белой фасоли с луком и томатным соусом (это блюдо обычно подают на завтрак) и выпила чашку чая. У двери уже ждал небольшой узел с вещами, но я упорно делала вид, что не замечаю его. И только громкий автомобильный гудок, донесшийся с улицы, напомнил о начале новой жизни, полной неизвестности. Мама крепко-крепко прижала меня к себе, а потом помогла завернуться в черное покрывало и повязать черный платок. Все эти годы было достаточно маленького цветного лоскутка, который скрывал волосы. Иногда можно было им пренебречь, и никто не обращал на это внимания. Но сейчас я увидела, как Omma достает из узла черный niqab. Никогда прежде от меня не требовали, чтобы я целиком закутывалась в платок.

— С сегодняшнего дня ты должна обязательно надевать его, когда выходишь из дома. Теперь ты замужняя женщина. Твое лицо должен видеть только муж. Потому что отныне на кону его sharaf[21]. И ты ни в коем случае не должна ее запятнать.

Я грустно кивала, соглашаясь с мамой и обнимая ее в последний раз. Сердце жгла обида из-за того, что она согласилась отдать меня чужим людям. Но не находилось слов, чтобы выразить свою боль.

С заднего сиденья автомобиля, который ждал у входа, на меня пристально смотрел мужчина небольшого роста. Он был одет в белую тунику — такую носит Aba. Я заметила усы, взлохмаченные, короткие, слегка вьющиеся волосы, а потом — темные глаза, холодно поблескивавшие на плохо выбритом лице. Руки мужчины потемнели от машинной смазки. Он был отнюдь не красавцем. Значит, это и есть Фаез Али Тхамер, тот, кто решил сделать меня своей женой, незнакомец. Вполне возможно, что мы уже встречались в Кхарджи, где в последние годы наша семья появлялась всего несколько раз, но я его совершенно не помнила.

Меня посадили позади шофера, рядом с четырьмя другими пассажирками — среди них была невестка моего мужа. Вместо приветствия они едва смогли выдавить из себя улыбки и явно не горели желанием поболтать. Сам незнакомец сидел во втором ряду со своим братом. Меня немного порадовал тот факт, что не придется смотреть ему в глаза, пока мы будем ехать, — впереди была долгая дорога. Но от его взгляда по спине бегали противные мурашки. Что это за человек? Почему он решил на мне жениться? Чего ждал от меня? И что такое вообще этот брак? На все эти вопросы у меня не было ответа.

Когда мотор зарычал и водитель нажал на педаль газа, по щекам вновь побежали слезы. Сердце билось так сильно, что становилось больно дышать. Прижавшись носом к стеклу, я смотрела на маму до тех пор, пока она не превратилась в маленькую точку, которая потом и вовсе исчезла…

* * *

За всю дорогу не было произнесено ни слова. Полностью уйдя в свои мысли, я думала только об одном: надо обязательно найти способ вернуться домой. Сбежать! Но чем дальше мы уезжали на север, прочь от Саны, тем было понятнее, что все мои попытки обречены на провал. Сколько раз я думала о том, чтобы сорвать черный niqab, под которым невозможно было дышать? Я чувствовала себя маленькой, слишком маленькой для всего, что со мной происходило. Для niqab, для долгой поездки, для расставания с родителями, для новой жизни с мужчиной, который внушал мне отвращение. Вдруг машина остановилась.

— Откройте багажник!

Резкий голос солдата заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Видимо, устав от слез, я в конце концов заснула. По дороге на север расставлено множество контрольно-пропускных пунктов, и это только первый из них. Говорят, что виной тому — бушующая в здешних провинциях война между государственной армией и взбунтовавшимися Хутхи[22]. Папа говорит, что Хутхи — шиита, в то время как большинство йеменцев — сунниты. В чем разница? Понятия не имею. Знаю лишь то, что я — мусульманка и должна молиться пять раз в день.

Бегло осмотрев кабину автомобиля, солдат разрешил нам ехать дальше. Если бы только я воспользовалась этим случаем, чтобы позвать на помощь, чтобы попросить его выручить меня! Ведь он одет в зеленую униформу, за плечом висит автомат — разве такие солдаты не должны обеспечивать порядок и безопасность йеменцев? Значит, можно было рассказать ему, что я не хотела уезжать из Саны, что боюсь умереть от тоски в деревне, где совсем никого не знаю…

* * *

За время, проведенное в столице, мне удалось полюбить высокие здания, широкие проспекты и яркие рекламные щиты с нарисованными на них мобильными телефонами и оранжевой газировкой, которая пузырьками щекочет нёбо. Душный грязный воздух и бесконечные пробки стали частью моей жизни. Но больше всего в деревне будет не хватать Старого города — Баб-аль-Йемена — «ворот Йемена». Это — настоящий город в городе. Волшебное место, где было так здорово гулять, держа за руку Мону или Джамилю, и воображать себя искательницей приключений, открывающей новые земли! Отдельный маленький мир с глиняными домами и белыми лепными украшениями вокруг окон. Они были настолько тонкие и изящные, что навевали мысли об индийских архитекторах, которые, должно быть, побывали здесь