сюда пришлые народы. Но это не затронуло сущности египтян, всегда неизменной.
— И в чем же эта сущность?
— Вы не верите мне. Но я скажу вам лишь одно: берегитесь. Берегитесь этого народа. В нем таится страшная душевная сила!
Мистер Блэк взглянул на собеседника. Лицо англичанина на мгновение стало серьезным, затем он снова презрительно улыбнулся и спросил:
— В чем же она заключается, мсье Фукье?
Археолог спокойно ответил:
— В глубокой пучине, из которой вышли три пирамиды.
— Пирамиды? — удивленно переспросил англичанин.
— Да, пирамиды, про которые Шамполлион[58] сказал, что не может описать их, так как случится одно из двух: либо его слова не выразят и тысячной доли того, что он должен сказать, либо, если он даст даже самое бедное представление об истине, его сочтут увлекшимся энтузиастом или сумасшедшим. Он говорил, что эти люди строили так, будто они были амалекитянами в сто локтей ростом. Об этих пирамидах византиец Филон в своей книге «Семь чудес света» писал: «Эти люди возносились к богам, и боги спускались к ним». Даже современные ученые не понимают, как удалось осуществить такие сооружения. Французский ученый, археолог Морье, сказал, что это мечта, превышающая человеческие возможности. Она осуществилась на земле один раз и больше никогда не повторится. Вот что такое пирамиды.
Англичанин посмотрел на своего собеседника и с улыбкой спросил:
— И все это вышло из пучины? Но из какой же пучины?
Мсье Фукье спокойно ответил, приложив руку к левой стороне груди:
— Отсюда.
— Из сердца?
Француз ничего не ответил. Англичанин тоже молчал, оба погрузились в свои мысли. В комнате наступила тишина.
В дверях показались Хамид-бек и Мухсин, успевший переодеться и пригладить волосы. Заглянув в комнату и увидев, что гости задумались, они сейчас же скрылись.
Через некоторые время французский ученый выпрямился в кресле и зажег новую сигарету. Выпустив дым, он сказал:
— Я вижу, мои слова не убедили вас, мистер Блэк.
Инспектор ирригации вежливо повернулся к нему:
— Признаюсь, нет!
Помолчав, француз продолжал:
— Да! Нам простительно этого не понимать. Мы, европейцы, говорим только языком разума. Мы не можем представить себе чувств, превративших этих людей как бы в единое существо, которое в течение двадцати лет, улыбаясь и радуясь, таскало на себе огромные камни, готовое ради божества терпеть любые муки. Я уверен, что строителей пирамид не гнали на эти работы силой, как это утверждает по глупости или неведению грек Геродот. Они сами шли на работу и пели гимны божеству, как поют теперь их потомки в дни сбора урожая… Правда, их тела были окровавлены, но это доставляло им наслаждение — наслаждение оттого, что они вместе испытывают боль во имя общей цели. Они с радостью смотрели на кровь, струящуюся из их ран, и радость эта была не меньше радости, которую вызывал в них вид алых вин, приносимых ими в жертву божеству. Счастье оттого, что все они страдают вместе во имя общей цели, вера в божество, готовность к жертвам и страданиям без жалоб и стонов — вот в чем заключалась сила древних египтян.
Англичанин выпрямился, его лицо стало озабоченным и серьезным. Казалось, то, что он услышал, произвело на него впечатление. Снова повеял ветерок, он донес до обоих мужчин голоса феллахов, певших красивую песню. Француз прислушался и сказал, указывая на равнину:
— Видели ли вы где-нибудь людей несчастнее этих бедняков? Вы, мистер Блэк, инспектор ирригации и отлично знаете, как им живется. Случалось ли вам видеть кого-нибудь беднее египетского феллаха и кто больше его трудился бы? Я тоже знаю их жизнь, мне приходилось производить раскопки в египетских деревнях и общаться там с феллахами. Работа днем и ночью, под палящим солнцем и в ледяную стужу, а пища — ломоть просяного хлеба с куском сыра и какой-нибудь травой. Их удел — постоянные жертвы и вечное терпение. Но они поют. Вслушайтесь, мистер Блэк.
Француз минуту помолчал, словно хотел проникнуться духом доносившейся до них песни, потом спросил:
— Вы слышите эти слившиеся воедино голоса? Разве вам не кажется, что поет одно сердце? Я убежден, что эти люди наслаждаются тем, что трудятся все вместе. Вот еще одна разница между нами. Когда наши рабочие терпят лишения, в них развивается дух недовольства, неповиновения, стремление к бунту. Когда же страдают феллахи, они испытывают радость и наслаждение оттого, что страдают сообща. Какие изумительные рабочие выйдут из них в будущем!
Англичанин задумчиво спросил:
— Неужели вы серьезно хотите убедить меня в том, что между современным и древним Египтом сохранилась какая-то связь?
— И какая крепкая связь! — воскликнул француз. — Я уже говорил и повторяю еще раз, что то, что составляло основную сущность древнего Египта, будет существовать вечно. Эти феллахи, поющие так, будто поет одно сердце, эти люди, связанные единым чувством и одной верой, помнят, сами того не ведая, слова, которые произносили их предки, оплакивая мертвых при погребении: «Когда время перейдет в вечность, мы снова тебя увидим, ибо ты направляешься туда, где все сливается воедино». И вот их потомки, феллахи, снова ощущают в глубине сердца, что все сливается воедино.
Археолог замолчал.
— Удивительно! — задумчиво сказал англичанин.
— Да, удивительно, но если вы вспомните, что это чувство помогло им построить пирамиды, ваше удивление пройдет. Как мог бы народ, подобный этому, возвести такие сооружения, если бы в какой-то момент не превратился в единый сонм людей, испытывающих радость от страданий ради одного существа: Хуфу[59], воплощения бога и символа их цели.
Глаза англичанина заблестели; трудно было сказать, что выражал его взгляд — одобрение или тревогу.
— Пожалуй, вы правы, — в раздумье пробормотал он.
Как бы резюмируя все сказанное, археолог добавил:
— В современных обитателях Египта до сих пор сохранился этот дух.
— Какой дух?
— Дух поклонения святыне.
Англичанин вынул изо рта трубку и устремил в окно неподвижный, задумчивый взгляд. Француз посмотрел на него и, почувствовав, что его друг встревожен, слегка улыбнулся. Положив руку на его плечо, он сказал:
— Да, мистер Блэк. Не презирайте этот народ, такой несчастный сегодня. Для того чтобы проявилась таящаяся в нем сила, не хватает лишь одного.
— Чего же?
— Божества.
Англичанин посмотрел на него, не то ожидая объяснения, не то соглашаясь… Помолчав, француз продолжал:
— Да. Им недостает человека из их же народа, в котором воплотились бы все их чувства и чаяния, который стал бы символом их цели. Не удивляйтесь же, если этот народ, столь спаянный и единый, снова совершит чудо, подобное пирамидам.
В это время у дверей послышался голос Хамид-бека, осведомлявшегося, как чувствуют себя почтенные господа. Он думал, что они вздремнули после обеда, и не хотел их беспокоить.
Потом он позвал Мухсина и представил его гостям, которые приветливо и любезно поднялись ему навстречу. Лицо мальчика вспыхнуло от смущения. Отец не без гордости сказал:
