молодых словам, что сами лихо выводили теперь под музыку да под строевой шаг:
В песне этой изложен довольно точно один эпизод Кавказской войны – дело под Зырянами. Правда, кто кого «пугал» тогда – большой вопрос… Солдат в сложенной им самим песне, если и приврал, все равно проговорится.
Пели с душой, весело, с посвистом, тем более что шли, когда все вокруг цвело – поля, луга… Да и сельские девки расцвели по весне еще краше…
Конечно, летние учения не сахар: марши до седьмого пота, стрельбы и караулы, постройка укреплений и смотры; кому-то все это привычно и не в тягость, а кому-то – внове и потому тяжело…
В город вернулись осенью 1872 года.
Совсем неподалеку от казарм, на улице Заиковке, стояла Александро-Невская приходская церковь, солдаты считали ее своей, туда приводили их командою по церковным праздникам и по случаю тезоименитства членов царской семьи.
Иван Арефич заходил в храм и, по своему усмотрению, ставил свечи за упокой отца и матери во Вселенскую родительскую субботу, в день поминовения от века усопших поминал боевых товарищей…
К началу 1873 года исходил он город Харьков, считай, вдоль и поперек, захаживал в булочные на Сумской и Старомосковской улицах, на Университетской горке знал магазин, что торговал «азиатскими товарами», а еще на вывеске того магазина пояснение было: «…кавказскими и прочими».
Прогуливался Иван у рынка на Рыбной улице, здесь же, неподалеку, продавали бакалейные товары; не спеша проходил по солидной Сумской улице, бывал на Николаевской площади, что постоянно застраивалась новыми зданиями.
В центре Харькова встречалась все больше чистая публика: чиновники, студенты, гимназисты, нарядно одетые дамы, офицеры, по площади неспешно прохаживался городовой, глядел по сторонам: следил за порядком.
Как-то зашел Иван в бакалейную лавку на Рыбной прикупить чаю, разговорился с отставным солдатом. Рассказал тот отставник, что поселился он в Харькове еще в начале шестидесятых, что жена его умерла несколько лет назад и что теперь живет он совсем один в небольшом домике в Рыбном переулке, где у него комната с одним окном на заросший сорной травой небольшой дворик. От скуки позвал он к себе Ивана попить чайку.
Помнил старик Корнилова и Нахимова по тем временам, когда участвовал в делах у Севастополя, и в полной убежденности доказывал, что «нипочем бы Севастополь не сдали, коли не выцелили б англичане Нахимова».
«Нахимов-то, – говорил бывший солдат, – хоть поначалу морскими кораблями командовал, а в Севастополе всему войску был голова, вот англичане в голову ему и расстарались попасть, чтобы, значит, наверняка. А мне тогда же руку покалечило, саженей с двухсот палили, пороха да пуль не жалели….»
Пулю из руки потом вынули, но перебила она какую-то «важную жилу», рука сначала не сгибалась, а потом стала сохнуть. По действующему положению «Об устройстве отставных и бессрочно отпускных нижних чинов» назначили солдату «трехрублевое в месяц от казны содержание, как не способному к личному труду».
В рекруты попал новый знакомец Ивана в 50-м году, было ему тогда далеко за тридцать, выслуги имел всего пять лет в звании рядового. Прирабатывал он на рынке сторожем – на жилье и ко сушку кое как хватало.
Сам инвалид считал себя родом из запорожских казаков, фамилию имел Носаченко, говорил, что так записал писарь еще его отца – от дедова прозвища Носач, тогда-то и пошла фамилия. В разговоре мешал запорожец украинские слова с русскими. Что в Харькове осел, был доволен и имел свой взгляд на его историю.
Утверждал дед Носаченко по такому случаю, что служил когда-то у Гетмана Богдана сотник Харько, вроде как адъютантом; за заслуги подарил Хмельницкий ему землю на берегу Лопани, где и выстроил тот сотник свой, значит, Харькiв хутор…
Расстались Иван и потомок запорожских казаков почти друзьями…
Когда бывал Арефич в центре города, на Соборной площади, обязательно заходил под своды Успенского кафедрального собора. Огромное здание было выстроено за девяносто лет до того, в 1783 году, и создавалось по рисунку знаменитого Растрелли; иконостас храма отливал позолотой икон, лики святых внимательно смотрели на каждого входящего.
Зашел как-то прадед и в Троицкую церковь, что стояла в Троицком переулке, недалеко от Рыбного. Так как достаточно тесно судьба самого Ивана Арефича, его детей и внуков связана именно с Троицкой церковью, расскажем о ней несколько подробней.
Сейчас адрес ее – переулок И. Дубового, церковь – одна из древнейших в городе. Еще в 1659 году стояли на этом месте две деревянные церквушки – Троицкая и Благовещенская. В 1764 году отстроили на их месте каменный храм с тремя куполами и в мае месяце того же года освятили. Небольшая церковь с трубящим ангелом на шпиле колокольни просуществовала девяносто три года.
Прадед же мой посещал тот Троицкий храм, который заложили 7 июля 1857 года «во славу Святой Единосущной и Живительной Троицы»; в основу здания легли два камня с выдолбленными в них крестами из фундамента старой церкви.
24 сентября 1861 года Главный престол во имя Святой Троицы был освящен Макарием, Епископом Харьковским; многие горожане, бедные и богатые, жертвовали на храм деньги и утварь. В часовне в 1866 году «во поминание чудесного спасения Государя Императора при покушении Каракозова» сделали надпись: «Господи, спаси Царя и услыши ны».
Этому храму пришел поклониться я в мае 2000 года.
А в семидесятые годы XIX века, следуя от Рыбной улицы к казармам, заходил в Троицкую церковь Иван с отставником инвалидом, Носаченко был постоянным прихожанином этого храма. Уговаривал он Ивана Арефича после отставки поселиться в Харькове, считал, что здесь солдат вполне и работу может найти по душе, и жену по нраву.
На Рождество зашел Иван к старику Носаченко, до того отстояли они в Троицкой службу. За штофом водки и за закуской снова уговаривал приятель Арефьева: «Вижу, здоровьем Бог тебя не обидел, значит, не укатали сивку крутые горки, крепко землю топчешь. Оставайся…»
Прошло время, зима 1872–1873 годов шла на убыль…
Летние учения 1873 года ничем не отличались от предыдущих, за исключением, правда, одного события.
В уезде, где располагался в это время Пензенский полк, были отмечены волнения крестьян. Местные власти восприняли их как возможную угрозу помещикам и общему спокойствию. Может, по этой причине и испросили власти помощи армейских частей.
Командир роты, получив соответствующий приказ, отправил Ивана с двумя десятками солдат к деревне, что находилась в верстах десяти южнее Марефы. Оружия офицер приказал с собой не брать, по такому случаю Арефьев велел своим подчиненным оставить в части и ножи, с которыми те на летних учениях не расставались и снимали их с пояса только на ночь.
Когда подошли к окраине деревни, где их должна была ожидать полиция, Иван увидел толпу крестьян, человек пятьдесят с кольями, кое где мелькали и вилы. Полицейских, однако, солдаты нигде не
