и повернулся к Семену. – Скажи, друг мой, ты одарен особым талантом в обращении с числами? Или у вас это может каждый?
– Каждый. Примерно лет с двенадцати.
Это добило жреца. В возбуждении он приподнялся, схватил Семена за плечо и, едва шевеля губами, прошептал:
– Значит, вы не люди… Хоть век ваш не отличается от нашего, вы все-таки боги, да простит меня Амон! Теперь я понимаю, как ты выдержал транс ичи-ка и не сошел с ума… Твой разум, в сравнении с нашим, подобен факелу средь тлеющих углей!
Частицу истины тут можно усмотреть, решил Семен. Извилин у него имелось ровно столько же, сколько у Инени, но мозг человека двадцатого столетия был лучше тренирован и, вероятно, более восприимчив к запоминанию. Три с половиной тысячи лет отшлифовали его разум, но боги здесь были ни при чем – заслуга принадлежала множеству людей, известных и безымянных гениев, придумавших то и это, пятое и десятое. И набралось того и этого немало, подумал он, качая головой.
– Нет, мой друг, мы вовсе не боги. Я обращаюсь с числами быстрей, чем ты, ибо меня научили несложным правилам, и десять лет, пока я учился в школе, я пересчитывал кошек, мышек, коров и овец. Поверь, это совсем просто!
Глаза Инени блеснули жадным интересом.
– Расскажешь, как?
– Расскажу, однако… – Семен помолчал, соображая, как бы получше сформулировать мысль, – однако и ты поведай мне кое о чем. Мой брат пустился в далекое странствие по воле казначея Нехси, терпел жару и холод, повстречал разбойников и чуть не погиб… Но над тобой ведь Нехси не начальник? А там, на корабле, два дорожных сундука, твой и Сенмутов… Почему?
Жрец смутился. Кажется, вопрос о цели плавания застал его врасплох, что показалось Семену странным. Разве постыдно любопытство, жажда увидеть чужие края, узнать, какие земли лежат за нильскими порогами? Конечно нет! К тому же Инени сам признавался, что любопытен.
– Я мог бы назвать тебе сотню причин, – медленно произнес жрец, – но друзьям не лгут. А истину я не могу поведать, ибо губы мои и язык запечатаны клятвой перед престолом владыки Амона, да и тебе лучше не знать лишнего. Ты ведь сам сказал: кто много знает, долго не живет!
У берега плеснули волны, с реки повеяло прохладой, и Семен, кивнув, завернулся а плащ. Потом лег на циновку, вытянул ноги и пробормотал:
– Правильная мысль. Но знающий мало живет еще меньше.
Друг мой, Явившийся из Тьмы, обладал познаниями и умениями в самых различных областях, и это меня поражало: ведь воин, каменотес или писец учится мастерству годами и редко меняет свое ремело. Но Страж был иным. Камень покорялся ему с той же легкостью, как папирус или боевой топор; он мог ковать оружие, лить стекло и складывать числа, а о плоти человеческой знал больше, чем все целители Обеих Земель. К тому же он умел управлять людьми и воинами столь хитроумно, что знавшим его это искусство казалось чудом…
Глава 5
Остров Неб
Пир во дворце Рамери, хранителя Южных Врат и царского сына Куша, был обильным и долгим – таким, каким полагается чтить столичных гостей. Огромные подносы с говядиной и газельими окороками сменялись птицей – утками, гусями, журавлями; к ним подавали лепешки, бобы и овощи, затем тащили рыбу, жареную и отварную, под острым пряным соусом, и снова мясо – печеную на вертеле баранину, телячье рагу, каких-то крохотных птичек, которых полагалось есть с костями, жаркое из черепах, пернатую и четвероногую дичь. В перерывах гости могли освежиться фруктами, гранатами и виноградом, инжиром и финиками, а под конец настала очередь сладких блюд – пирожных, пирогов и пирожков с орехами, медом и фруктовой начинкой. Все это изобилие запивалось десятью сортами вин – вином зеленым и алым, рубиновым и черным, розовым и золотистым; был и местный коктейль – напиток уам, который готовили из смеси белого и красного вина с добавкой мелко нарезанных фруктов.
Кроме почетных гостей, пророка Инени и Уст Фараона с братом, в пиршественном зале было человек двадцать: придворные и высшие чиновники, управитель дома Рамери, начальник его охот, хмурый воин – командир гарнизона, сборщик податей, распорядитель амбаров и житниц, старший над рудниками и каменоломнями, три жреца из святилища Хнума, чей древний храм, находившийся здесь, славился на всю страну. Гости, сидя у невысоких столиков, ели чинно, пили умеренно, если не считать хмурого воина и толстяка, смотрителя каменоломен; ни пьяных выкриков, ни возбужденной жестикуляции Семен не замечал. Сам наместник Рамери, осанистый сорокалетний мужчина в большом парике, при ожерельях и золотых браслетах, расположился на сиденье с подлокотниками в форме львиных лап, позади которого застыли два мускулистых темнокожих маджая – гориллы-телохранители. Зрачки у владыки Южных Врат были как пара стальных шурупов, однако на властном лице играла благожелательная улыбка. Ему, похоже, нравились чудесные истории, а Сенмут оказался превосходным рассказчиком, искусно переплетавшим слова со звоном чаш и переменами блюд. Удивленные возгласы пирующих служили ему наградой; под этот аккомпанемент он говорил о странствиях в крепость за третьим порогом, о брате Сенмене, бежавшем из плена, о битве с нехеси и молоте, дробившем черепа, о происшествии в Шабахи и о целительном искусстве Инени.
Речи его скользили мимо сознания Семена.
Это пиршество с бесконечной чередою вин и яств, этот просторный, убранный коврами и цветами зал, толпы слуг, пышные одеяния придворных, их украшения и парики – все это было таким экзотическим, таким потрясающим зрелищем! Ему казалось, что он погрузился в яркие сны или попал на съемки исторического фильма, где не жалеют средств на реквизит; однако с минуты на минуту декорации будут убраны, со столов исчезнут чаши, миски и кувшины, актеры и статисты сбросят допотопную одежду и, натянув привычное, отправятся пить кофе и курить. Но минута все длилась и длилась, будто убеждая, что перед ним не мираж и не подделка, а настоящая реальность – та, что дана нам в ощущениях.
Быт на корабле казался много проще и привычней, да и Саррас, суровая крепость на южной границе, в которой они ночевали, столь же не удивлял комфортом, как хижина в Шабахи. Но, очевидно, саррасского военачальника и хаке-хесепа Рамери разделяло множество ступеней или даже лестничных пролетов – столько, скольким положено быть между скромным капитаном и наместником обширного и изобильного края. Каждому – свое! – как говорили в Риме. Капитану полагались домик под тростниковой крышей, пара циновок и глиняный кувшин, наместнику – этот дворец и зал с колоннами и сводом, украшенным вязью золотых спиралей, с мягкими коврами, изящными резными сиденьями и ложами, столами из черного дерева и тонкой фаянсовой посудой.
Зал открывался на широкую галерею с лестницей, спускавшейся в парк. Там извивались в зарослях мощеные дорожки, журчали воды, росли неведомых пород деревья и кустарники, а за прохладными прудами высился павильон с приподнятой на деревянных столбах кровлей. Столбы из дерева аш, из дорогого привозного кедра, изображали связки папируса. В Та-Кем папирус символизировал Юг, а лотос – Север, и лишь во дворце фараона, владыки Обеих Земель, считалось уместным объединение этих символов.
За галереей и парком, дремавшим в лучах послеполуденного солнца, лежал город Неб. Тянулись вверх пилоны храма Птаха, сверкали стены, облицованные розовым гранитом, белели сложенные из известняка дома зажиточных и знатных, грудились на окраинах хижины, сновали у пристаней лодки и плоты… За рекой, у подножия утесов, подступавших с востока и запада, зеленели пальмовые рощи, и свежий северный ветер играл среди стройных стволов и перистых крон. Ближе к островам – а тут их, кроме Неба, было еще два или три – Нил, сузившись и разделившись на несколько потоков, таранил гранитный горный щит, рассекал его и изливался в плодородную широкую долину. Она тянулась к морю километров на шестьсот, после чего, став похожей на раскрытый веер, переходила в земли Дельты, орошенные семью речными рукавами и бессчетным множеством протоков. Вроде метлы с искривленной ручкой и редкими прутьями, думал Семен, разглядывая реку, город и причалы. К одному из них неторопливо подгребал корабль с
