тысячелетий, это останется тайной – как и то, что в будущем ее назовут Сахарой.
Инени споткнулся, и Семен поддержал его.
– Руки твои крепки, как у могучей Сохмет, богини воинов, – пробормотал жрец. – Эти руки ловко орудуют молотом и разбивают черепа… А что-нибудь еще они умеют?
– Умеют, – заверил его Семен. – К тому же кроме рук у меня есть и голова.
– Это я вижу. Когда великий Хнум лепил людей из глины, он каждому приделал голову, но все ли пользуются ею?
Жрец сокрушенно вздохнул и остановился, всматриваясь в необозримый простор пустыни.
В этот час она была прекрасна. Утренний воздух дарил свежестью, ослепительное светило поднималось в голубовато-стальном безоблачном небе, и лучи его скользили по белым, желтым, оранжевым пескам. Будто врезанные в них, лежали тени утесов, камней и редких деревьев – вставки из черного обсидиана, темнеющие в серебряном и золотом величии пустынных пространств. Эта земля не ведала ни ливней, ни снегов, ни иной непогоды, кроме редких губительных смерчей; ее никогда не оглашали громовые раскаты, не озарял блеск молний, и ветры, гулявшие над ней, были сухими, жаркими, прокаленными пламенем беспощадного солнца. Дождь казался здесь такой же небылицей, как пальма, выросшая в вечной мерзлоте.
Инени снова вздохнул, протянул руки к солнечному диску и негромко запел:
Видимо, песня – или молитва? – укрепила душу бритоголового жреца. Он расправил плечи, искоса взглянул на Семена и негромко, будто размышляя про себя, заговорил:
– Сенмут был совсем молод, когда лишился брата, сгинувшего в южных краях. Он его очень любил и почитал… Воистину, брат казался ему воплощением Амона-Ра, Гора и Тота в одном лице! Да, он его любил и любит сейчас, но помнит плохо. Я – гораздо лучше! Оба, и Сенмут, и его брат, были моими учениками, а учитель знает о своих питомцах все, не меньше матери, родившей их… И потому, сын мой, я пребываю в сомнении. В большом сомнении! – Прикрыв глаза, Инени сделал паузу, потом коснулся висевшего на груди амулета и произнес нараспев, явно цитируя какой-то древний текст: – Я сомневаюсь, ибо никто еще не приходил с полей Иалу, никто не рассказывал, что ждет нас там и чего хотят от нас боги, дабы наши сердца успокоились, и ждали мы без страха того времени, когда сами придем в то место, куда ушли поколения предков. А ты пришел… Это, клянусь всевидящим оком Гора, дело небывалое!
Семен молчал, посматривал на небо, камни и песок. Сомнения жреца его не удивили. Инени – человек проницательный, и, в отличие от Сенмута, любовь не застилает его взгляд… Сомневается, и правильно! Вот только что проистечет из этих сомнений?
– Сначала мне показалось, – тихо продолжил жрец, – что ты и в самом деле Сенмен. Сходство так велико! Он тоже был крепок телом и огромен ростом, и лица ваши почти одинаковы… Конечно, сказал я себе, он явился не с полей Иалу, а сбежал из кушитского плена. Люди, сопровождавшие Сенмена на юг, сказали, что он убит, однако могли и солгать, боясь наказания – ибо, если Сенмена ранили и пленили, им полагалось лечь костьми, но выручить начальника… Так что положим, что ты – Сенмен, сбежавший из плена. Положим! Ты мог повредиться в уме от ран и страданий и все позабыть, язык, богов, родителей и брата… нам, жрецам-целителям, такие случаи известны… Правда, осмотрев тебя, я не нашел следов ранений и шрамов на теле и голове, и не заметно, чтобы ты голодал или прошел большое расстояние – ноги твои целы, ступни не сбиты.
Жрец пожал плечами и опустил голову. Его ястребиный профиль казался высеченным из красноватого песчаника – будто барельеф на фоне голубых небес. Глаза Инени оставались полуприкрытыми.
– Сенмут, увидев тебя, пришел в большое возбуждение, разум его смутился, душа чуть не рассталась с телом… Неудивительно! Клянусь солнцеликим Амоном, я тоже не знал, что думать… Но вскоре нам стало ясно, что ты не понимаешь речь людей, и Сенмут взмолился – начал просить, чтобы я прибегнул к магии. К ичи-ка! А это, сын мой, непростое чародейство и временами страшное… немногие из жрецов Амона владеют им… Суть же его такова: мы погружаем человека в сон и отдаем ему приказ – что-то сделать или что-то запомнить – и он это делает или запоминает. Но некоторых поручений давать нельзя, ибо, если душа и разум человеческие не в силах справиться с ними, они возмутятся и придут к гибели или умоисступлению. Нельзя приказывать, чтобы человек убил себя либо другого человека, чтобы он восстал против богов, обрел какое-то умение, скажем, искусство письма или ковки металла – и, разумеется, чтобы он изучил неведомый язык. Такой приказ непосилен для смертных, а значит, греховен.
Непосилен, отметил Семен, вспоминая, как кружился и тонул в водовороте слов. Однако выплыл! Это было не менее удивительным, чем таинство ичи-ка – ведь ни одна из методик в просвещенном двадцатом столетии не позволяла изучить язык за несколько часов. Выходит, жрецы Амона владели утерянным в веках искусством экстрасенсорного внушения, настолько сильного, что оно позволяло творить чудеса! В определенных пределах, разумеется, – ведь, как сказал Инени, убийство и другие вещи, противные природе человека или непосильные уму, все же оставались под запретом.
Но как же получилось с языком? Он, безусловно, языка не знал… Но все же выучил и не лишился разума!
Семен нахмурился, разглядывая желто-серый песок под ногами, но ничья рука не написала там ответа.
– Хочешь что-то спросить, сын мой?
– Да. Если я правильно понял, твои магические опыты не безопасны? После них можно сделаться недоумком? На всю оставшуюся жизнь?
Жрец смущенно кивнул. Вид у него был такой, будто его уличили в попытке съесть священную мумию фараона.
– Хмм… Именно так, не буду отрицать… Но Сенмут настаивал и был по-своему прав. Видишь ли, брату его ничего не грозило, поскольку он лишь вспомнил бы известное, но позабытое. Владеющий ичи-ка умеет пробуждать память, сын мой, и Сенмут просил меня об этом, и ни о чем другом. Только об этом, клянусь Маат, богиней истины! И я подумал: если ты – брат Сенмута, ичи-ка вернет тебе знание слов, а с ними придут воспоминания о прошлом. Ты вспомнишь родину, отца и мать, дорогу, которой следовал в жизни, и все, что ты знал и умел, возвратится к тебе. Ты снова станешь Сенменом! Ну, а если не получится…
Инени потупил взор.
– Если не получится, значит, я не брат Сенмута, и в мире станет одним сумасшедшим больше, – откликнулся Семен. – Так ты рассуждал, мудрейший жрец?
– Ну… примерно… Я знаю, грех мой велик, однако не будем о нем вспоминать, ибо мои грехи – дело между мной и богами. Лучше поговорим о другом – о тебе и о Сенмене. Согласен?
Семен неопределенно хмыкнул. Пока что он не понимал, к чему затеян разговор и чем завершится их прогулка по пескам пустыни. Может быть, жрецу хотелось испытать его? Но с какой целью?
– Итак, – произнес Инени, – ты вспомнил человеческую речь, а это означает, что ты, несомненно, Сенмен. Но где же остальное? Что, к примеру, ты знаешь о Та-Кем? О своем брате и ваших почтенных предках? О городах и местах, в которых бывал по велению пер’о? О том, в какой из месяцев Хапи разливается и в какой идет на убыль? О храмах богов и песнопениях, коим тебя учили с детства? И, наконец, что ты знаешь обо мне, своем учителе? – Жрец коснулся плеча Семена и с сокрушенным видом покачал головой. – Боюсь, что ничего! Ничего, сын мой! Выходит, ты не Сенмен… Но если так, почему ты остался в добром здравии после магического сна? Может быть, ты не чужеземец, а сын Та-Кем, случайно похожий на Сенмена? Может быть, ты – преступник, грабитель усыпальниц, бежавший в страну Иалу от гнева владыки Обеих Земель? Может, тебя лишили чести и сослали на рудники за третьим порогом?
В логике ему не откажешь, подумал Семен. Сослаться на Анубиса, забравшего память? Нет, с Инени этот фокус не пройдет… Он не Сенмут, ослепленный любовью к брату…
Жрец сжал его плечо, будто стремясь ободрить.
– Не бойся, сын мой, я тебя не выдам! Я не доносчик, я только ищу истину и знание.
– Истину? Знания? – буркнул Семен с кривой улыбкой, чувствуя, как напрягаются мышцы. – А лишнего не боишься узнать? Тот, кто много знает, долго не живет!
